Хороший человек

Вавржинек блаженствовал. Его полюбили, хотя он был всегда задумчив и неразговорчив. Мадла говорила, что он стал похож на отца. Большим облегчением было для девушки, что ей не приходилось больше сокрушаться о брате, но зато письмо тетки прибавило ей новых забот. Каждый вечер она читала его как молитву, и каждое задушевное слово тетки падало на сердце ее освежающей каплей росы, но была среди них и не одна капля полынной горечи, как, например, слова о сыне судьи. Если б Гаек не вошел так прочно в ее сердце, может быть, она ради своей тетки и вышла бы замуж за сына судьи, не желая платить непослушанием за всю ее любовь. Но было уже поздно. Несчастье, приключившееся с Гаеком, тоже мучило ее, тем более что она не знала, выздоровел ли он и когда сможет приехать. Она тосковала по нем и не знала, можно ли верить надежде, что она и ему так же дорога. Единственным человеком, способным ее развлечь, была Ленка, и потому Мадла часто забегала к ней посидеть в маленькой комнатке, утопающей в цветах. Цветы Ленка покупала у той бедной маленькой цветочницы, о которой ей рассказала Мадла. Не раз Мадла встречалась у подруги и с господином Томаном, который нравился ей потому, что речи его были справедливы, как и речи Гаека, и потому, что он не похож был на уличных хлыщей. Узнав его, она больше не удивлялась тому, что Ленка верит его слову, как святому писанию, и возлагает на него все свои надежды. Госпожа Катерина тоже узнала о любви Ленки: любви не утаить, как шила в мешке. Сначала она пыталась образумить девушку, но видя, что все тщетно, и прослышав от знакомых, у которых служила Ленка, что господин Томан — человек порядочный, она замолчала и только жалела девушку за то, что та тешит себя несбыточными надеждами. Она знала семью Томанов и знала, что у молодого человека, правда, добрая мать, но гордый и жадный отец, который никогда не даст согласия на этот брак.

Это случилось накануне дня святой Марии Магдалины, в сумерках, когда Мадла возвращалась домой из предместья Новая Вена. Туда она ходила по поручению хозяйки, которая с мужем и детьми уехала за город на два дня. Мадла не досадовала, так как на следующий день были ее именины. На родине ее не было в обычае справлять именины, но когда и Ленка пожелала отпраздновать ее праздник, и госпожа Катерина пригласила ее к себе в этот день, девушке не захотелось отставать от всех. Госпожа Катерина пригласила и господина Томана не побрезговать честным их угощением. Не хватало только одного человека, которого Мадле больше всего хотелось видеть.

Никуда не торопясь, Мадла проходила мимо главного костела и зашла туда помолиться. Потом пошла своей дорогой. Волнение отражалось на ее лице, она не смотрела по сторонам и потому не заметила человека, который неотступно следовал за ней от самого крепостного вала. Когда она молилась, человек стоял поодаль, когда же она пошла дальше, он последовал за ней в нескольких шагах. Увидя, как она входит в дом, незнакомец было остановился, потом внезапно, будто решившись на что-то, вошел в дом за девушкой. Квартира, где служила Мадла, была на третьем этаже и совершенно отделена от других. Кроме Мадлы, в квартире не было ни души. У Мадлы были ключи только от кухни и от первой комнаты, остальные хозяйка увезла с собой.

Войдя в кухню, Мадлена задвинула за собой засов, сняла платок, положила кошелку и пошла в комнату закрыть окна. В пустой комнате было уже темно, и какая-то необъяснимая тревога вдруг напала на девушку.

Мадлена оглянулась, будто чувствуя, что к ней приближается что-то. Запирая окна, она начала напевать: «Ох, и что ж это головушка моя болит...» — песню, которую в последнее время полюбила. В эту минуту кто-то стукнул в дверь.

— Это вы, Анча? — спросила Мадла через дверь.

— Я, — отозвался снаружи чей-то голос, показавшийся ей похожим на голос Анчи.

Мадла отодвинула засов, дверь отворилась, и перед ней предстал ухмыляющийся есеницкий мельник. Будто наступив на змею, Мадла отшатнулась, и крик ужаса вырвался из ее груди. Но тут же она бросилась на непрошеного гостя, пытаясь вытолкать его за дверь, а он, хоть и был невелик ростом и плюгав, крепко схватил ее.

— Э, нет, в такую игру я не играю, теперь ты в моей власти, и сам черт не вырвет тебя из моих рук! Не зря же я отправился за тобой по свету! — воскликнул он, и лицо его приняло гнусное выражение дьявольской радости оттого, что теперь он может отомстить. Ужас объял Мадлу, с силой отчаяния вырвалась она из его рук и, отпрянув к плите, схватила топорик. Опершись о стену, бледная, дрожащая, она решительно воскликнула:

— Если только ты, бесстыдник, меня тронешь, я тебе череп размозжу!

— Мне твое оружие нипочем, погляди-ка! — И, подняв упавшую на землю палку, он вытащил из нее длинный, узкий нож.

— Я хотел тебя, дочь хибарочника, сделать барыней, а ты меня на всю деревню осрамила! В жены я тебя теперь не возьму, но ты должна стать моей!

— Да лучше в могилу, чем стать твоей! — отчаянно крикнула Мадла.