Хосров и Ширин

Но лишь его слова о Сладкой зазвучали,

Рот грустной Мариам стал горьким от печали.

В своей тоске поник пред Мариам Хосров.

Ису он поминал среди потока слов.

«Я знаю: хорошо то, что Ширин далеко.

Мне в рану сыпать соль ее не может око.

Все ж радостны враги, поступок мой браня,

И обесславлена она из-за меня.

Когда б сюда Ширин явилась без опаски,

Все к справедливой бы приблизилось развязке.

Из горного дворца позволь Ширин мне взять,

Среди дворцовых дев приют ей оказать.

Когда на лик Ширин взгляну хоть ненароком,

Пускай расстанусь я с моим горячим оком».

Сказала Мариам: «О миродержец! Ты,

Как звезды, на людей взираешь с высоты.

С тобою распрю мир оставил за вратами,

Склоняешь небеса ты властными словами.

Коль имя Сладостной твоей душе — халва,

Тебе не сладостна и неба синева.

Ты с мягкою халвой свои уста сливаешь.

К чему ж остывший рис ты все подогреваешь?

К чему тебе шипы? Здесь каждый финик — твой.

Верь, лишь бездымною все тешатся халвой.

В один ларец меня упрятать с ней — затея

Не вавилонского ли это чародея,

Что знает множество присказок, и народ

Сзываючи, пустить готов любую в ход?

Нас разлучат с тобой Ширин лукавой руки.

Тебе — довольным быть, мне ж — горевать в разлуке.

Ведь чары Сладостной я знаю хорошо.

Такие сказки я читаю хорошо.

Есть жены, до пяти не сосчитают с виду,

А хитростью пути отрежут Утариду.

На обливных горшках узоры рассмотри:

То — жены; ясный блеск, да мерзостно внутри.

И верности искать в миру, что полон яда,

У сабли, у коня, у женщины — не надо.

Мужскую верность ты жене не вложишь в грудь.

Промолвил «женщина» — о верности забудь.

Мужчины ищут путь, что служит им защитой.

Но в женах не найдут игры они открытой.

Из левого бедра мы вышли. Должен знать.

Что в левой стороне вам правой не сыскать.

Что тянешься к Ширин? Она не знает бога.

Тебе лишь бедами грозит ее дорога.

Узнаешь ревность ты, она — пучина бед.

Когда ж ты не ревнив, ты не мужчина, нет!

Так шествуй же один — и, лилии подобно,

Веселое чело ты вознеси свободно».

И молвит Мариам с горячностью большой:

«Клянусь я разумом и мудрою душой,

И кесаря венцом, и шахиншаха саном, —

Коль двинется Ширин к прекрасным нашим странам,

Петлею мускусной тоску я утолю

Тобой обижена, себя я удавлю.

Пусть ей меж голых гор чертог послужит кровом.

Ведь населенных мест не видеть лучше совам».

Из речи Мариам Хосров постиг одно:

Двум женщинам вовек ужиться не дано.

Он после речь свою с конца другого строил,

Терпенье проявил и ласковость утроил.

И приезжал Шапур к Хосрову; из долин

Печальных привозил он вести о Ширин.

И возвращался он с уловкою привычной.

От кровопийцы вез ответ он горемычной.

Ширин такой игре дивится: столько дней

Томленья сносит шах, все думая о ней!

Все ж сердцем ведала: его любовь — не ржава,

Но в терпеливости нуждается держава.

Хосров посылает Шапура за Ширин

Шапуру вымолвил однажды властелин:

«Доколе тосковать я должен о Ширин?

Ты в башню Лунный свет введи ночной порою,

И словно лал в ларце я там его укрою.

Свой возвратив престол, державу берегу

И быть с желанною открыто не могу.

Страшусь, что Мариам в неистовой печали

Сама себя распнет, как их Ису распяли.

Для сладостной Луны не лучше ль — посмотри —

Мне тайным другом быть; так дружатся пери.

Хоть на ее пути свои обжег я ноги,

Хочу ее беречь, как руку, что в ожоге.

Коль явно все свершу, жене не угодив, —

Вмиг, дива оседлав, она мелькнет, как див».

«Спокоен будь, — сказал художник островзорый, —

Я начерчу тебе китайские узоры».

И прибыл к замку он. Был замок — пенный шквал,

Шквал, что не пену вод, а пену вин взвивал.

Склонясь перед Ширин, сказал Шапур с участьем,

Что следует порой заигрывать со счастьем.

«Чтоб гнаться за тобой, есть Рахш, но остриям

Царевых стрел сверкать мешает Мариам.

Он должен чтить ее. Он молвил мне угрюмо:

«В том клятву шахскую я дал владыке Рума».

Так выйди же со мной, мы сядем на коней,

В укромной башне ждут, — и мы помчимся к ней.

Будь с милым, час назначь утехи, а не плача.

Сумеешь — улетит соперницы удача».

Упреки Ширин Шапуру

Кумир в безлюдье злом, в злой пустоте Луна,

Что вся изнемогла, что все была одна,

Вскричала гневная, блестя очами строго:

«Стыдись речей своих, не ведающий бога!

Сомкни уста! Мой мозг ты словно сжечь готов!

Молчи! Достаточно безумных этих слов.

Дано тебе сверло, да не для всех жемчужин!

Не каждый помысел с умелой речью дружен!

Не к каждому ручью отыщется стезя!

Пусть руки могут все, — всего свершить нельзя!

Ты справедливым был? Об этом я не знаю.

Что ты несправедлив, теперь я понимаю.

Пусть удалит господь тебя от низких дел!

Пускай рассудок твой укажет им предел!

Ты царства моего лишил меня, а ныне

Взомнил души лишить — последней благостыни.

Как лют разбойник мой! Я — словно крепость, он

Метнул в нее огонь, — и мой напрасен стон.

Я здесь, а там к другой спешит душа Хосрова,

Базар любовный там он затевает снова.

Честь утекла моя, но не замочен он.

Как будто я — ничто, ничем он не смущен.

О, как дозволено разбойнику такому

Меня, достойную, предать бесчестью злому!

Нет! Он в бою со мной так разогнал коня,

Что с ним уже ничто не примирит меня!

Из замка мне бежать, когда б он был и раем,