Хождение за три моря

Хоробрит повернул назад, только увидев своими глазами, как на стоянках мелкие торговцы и купцы, обязанные по приказу султана сопровождать войско, разбивают свои палатки и принимаются торговать съестным, погонщики выводят лошадей на поля, а фуражиры шныряют по деревням и забирают всё, что попадётся под руку, выводят слонов на крестьянские посевы и широкими граблями сгребают траву. Безропотные крестьяне молча наблюдали за гибелью своего урожая. Они имели несчастье поселиться вблизи военной дороги и теперь пожинали плоды своей непредусмотрительности. Чаще это были шудры, получившие от владетелей местных угодий — брахманов или кшатриев — клочок земли, который в любое время мог быть у них отобран. Крестьяне были безучастны по въевшейся в души привычке к покорности, ибо «только одно занятие Владыка указал для шудры — служение этим варнам (брахманам и кшатриям) со смирением».[180] В утешение перед смертью они могли сказать: «Слава вам, боги... Вы не поднимете против меня зла... У вас нет против меня обвинения, и вы скажете обо мне правду перед ликом Вседержителя... ибо я не оскорбил бога, и нет ко мне обвинений со стороны царя... Я чист, я чист, я чист!» А чем ещё, как не молитвой, может утешиться крестьянин, имеющий робкую душу? Глядя на индусов, Афанасий вспоминал русского мужика Степана Козьи-Ноги из сельца Медведково и поражался различию.

Теперь одна мысль владела Хоробритом: донести до родной земли всё увиденное и услышанное, а самое главное — передать соль впечатлений — выводы.

«Господи боже мой! На тя уповахъ, спаси мя, господи! Пути не знаю, иже камо пойду изъ Гундустана; на Гурмызъ поити, а от Гурмыза на Хоросанъ пути нЂтъ, ни на Чеготай пути нЂтъ, ни на Катобагряим пути нЂту, ни на Ездъ пути нЂту. То вездЂ булгакъ[181] сталъ, князей вездЂ выбыли (выбили), Яшну мурзу убилъ Узуосанъбекъ, а Солтамусаитя окормили, а Узуосанъбекъ на Ширязи сЂлъ, и земля ся не обронила, а Едигерь Махмет, а тот к нему не ЂдЂтъ, блюдётся (бережётся). Иного пути нЂтъ никуды. А на Мякъку (Мекку) пойти, ино стати в вЂру бесерменьскую, заньже христиане не ходят на Мякъку вЂры дЂля, что ставятъ в вЂру. А жити в ГундустанЂ, ино вся собина исхарчити, заньже у них дорого всё одинъ есми человЂкъ, и яз по полутретия алтына на день харчю идёть, а вина есми не пивалъ, ни сыты».

Записав эти строки, перечислив дороги, ведущие на север и северо-запад, в Бахрейн и Аравию, Хоробрит не вспомнил о Иерусалиме, где можно встретить русских паломников и с ними вернуться на родину. Но запамятовал он Иерусалим не по оплошности. Душа противилась встрече с людьми, сохранившими православие в первозданности, слишком много за годы пребывания на чужбине он увидел, услышал, узнал, передумал, и ему любая вера, кроме той, что была завещана пращурами, которую олицетворял волхв, стала казаться притворной. Хоробриту привиделся в углу каморки волхв, как бы желавший напомнить о себе, о своей исступлённой надежде в животворящую силу родной земли, о бережении духов родного леса и воды — хранителей родины. Вера волхва — вера пращуров. Неужели они жили не по истине? Не знали истинного Бога? Но если, как учит пророк Кабир, Бог — в сердце каждого смертного, значит, он во всём сущем, к чему человек относится с любовью, — в каждой былинке, в каждой капле росы, в каждом цветке. Поклоняясь дубу, разве пращуры поклонялись не Богу?

И Хоробрит записал первыми всплывающими в его памяти словами мысль, показавшуюся ему крайне важной.

«Маметь дени иариа. А расть дени худо донот (Мухаммедова вера им годится. А правую веру Бог ведает). А праваа вЂра Бога единаго знати и имя его призывати на всяком мЂсте чисте чисто».

Он долго сидел за столом, обхватив обильно седеющую голову мозолистыми от рукояти меча ладонями. Господи Боже мой! На тебя уповаю, спаси меня, Господи! Молил — и не верил, что кто-то ему поможет, кроме родного дуба на поляне, где под замшелыми валунами скрыты родники с живой и мёртвой водой.

Боже, Боже, слаб человек и подвержен сомнениям, немощному ли духу противостоять искусительному разнообразию мира? Велики соблазны, но не столь велики силы, чтобы бороться с ними. Оттого и душа плачет.

Ночь — обитель грехов и сомнений. Но наступало утро, и Хоробрит вновь был твёрд душой. Прежде чем покинуть Бидар, следовало помочь Вараручи. Стыдно не отблагодарить друзей-индусов, людей мечтательных, с чистой и робкой душой, помогавших ему в трудную минуту. Они негодовали на Малика Хасана, но никогда бы не решились причинить ему зло. Но над душой Хоробрита не властвовали законы Ману, а справедливость он понимал как борьбу, а не как покорность. Да и велик ли грех отнять неправедно нажитое?

Ещё до отъезда визиря Вараручи показал русичу план дворца, начертив его на стене углём. А когда Хоробрит запомнил чертёж, немедленно стёр.