Двухэтажный дворец имел больше пятидесяти жилых и хозяйственных помещений. Ограда в две сажени изнутри оплетена колючими растениями. Во дворе — конюшни, казарма, склады, кухня, соединённая крытым переходом с трапезной. По словам Вараручи, бывали дни, когда за обедом у визиря присутствовало до пятисот человек. Второй этаж, где размещались женские покои, спальни, курительные комнаты и другие помещения, не интересовал Хоробрита. На первом этаже устроены зимние сады. Из приёмного зала — дверь в комнату для отдыха, так называемую диванную. За ней потаённый коридор ведёт на лестницу подвала. В отсутствие Малика Хасана десять воинов охраняют зал. Проникнуть в потайной коридор можно только из диванной. Как открывается ведущая в него дверь, не знает никто, кроме визиря. В ней скрыт какой-то секрет. Окна из приёмного зала выходят в зимние сады. Это Хоробрит уже видел.
— Ты могучий вони, Афанасий, — сказал Вараручи. — Но никто из нас не хочет, чтобы ты жертвовал своей жизнью. Слуги тебе ничем помочь не смогут, а воинов невозможно подкупить! Тебе не пробиться сквозь охрану. Но если даже и сумеешь, как откроешь дверь в подвал? Ты же не знаешь секрета её.
Вараручи мог ошибаться. Потайные механизмы кажутся чем-то непостижимым лишь людям несведущим. Раньше Хоробрит много раз имел с ними дело. Однажды князь Семён даже попросил его понаблюдать за мастерами, сооружавшими подземный ход из Тайного приказа к Москве-реке, и Хоробрит видел, как молчаливые умельцы ставили пружины в секретные запоры, укрывали рычаги в колодцах, а сами колодцы прятали так, что даже наблюдательный человек не обнаружил бы схоронку.
Людьми Вараручи во дворце визиря были два повара, конюх, смотритель фонтанов и опахальщик. Последний был столь услужлив и незаметен, что воспринимался не более как часть опахала. Но именно этот человек передавал оружейнику самые важные сведения. Сейчас он сопровождал своего господина. А вместе с ним оба повара и конюх. Остался во дворце лишь смотритель фонтанов но имени Баба.
С ним и поговорил Хоробрит.
Известно, что Бог создавая всякой твари по паре, имел в виду не просто мужчину и женщину, но и людей похожих, подобно близнецам. Всевышний настолько мудр, что ничего не делает зря, хотя цели его людям чаще недоступны и не стоит пытаться постичь замыслов Всесущего, ибо невозможно и помыслить о соперничестве ума слабых созданий с умом божественным. Поэтому неизвестно, по какой причине Баба оказался похож на Малика Хасана, словно их зачал один отец. Что, впрочем, могло и случиться. Но маленький визирь никогда не замечал маленького смотрителя фонтанов, а последний постоянно помнил, что если его нарядить в роскошные одежды Малика Хасана, придать лицу надменности, то отличить их можно было бы только по рукам. У визиря руки изящные, холёные, а у смотрителя грубые и мозолистые. Но на руки редко кто обращает внимание.
Об этом и сказал совиноглазый Баба Хоробриту, скрывая за насмешливостью блеск ума.
Работа Бабы, по его же словам, такова, что он знал все городские водоводы. А поскольку те не что иное, как глиняные трубы, уложенные в подземных ходах, то Баба знал то, что нужно было Хоробриту. Он был гневен на Малика Хасана и имел больше причин мстить тому, чем остальные, а душа его отнюдь не была покорна, ибо родитель его был брахманом. Голос маленького Бабы вздрагивал от волнения, когда он говорил:
— Я знаю Малика Хасана ещё с того времени, когда он был простым писцом, и у ворот дворца султана записывал желающих лицезреть повелителя. Тогда он меня узнавал и даже называл братом и угощал кхичри. Иногда я давал ему в долг несколько тенке и никогда не требовал вернуть их. Ладно, то дело прошлое. Три года назад я задолжал за лечение дочери много денег и попросил Малика дать мне взаймы. Он не стал меня слушать и выгнал прочь, да ещё кричал вслед: «Кафыр! Ты посмел приблизиться ко мне!» Такие обиды не забываются, русич. Тогда я пошёл к Махмуду Гавану и застал его в саду, когда он читал стихи. С того времени я их помню.
Выслушав, Махмуд Гаван велел мне идти к казначею Мехмеду-аге, чтобы тот выдал мне денег, сколько я скажу. Я попросил казначея дать мне в долг пятьдесят футу нов — столько я задолжал. Мехмед-ага дал шестьдесят футунов безвозмездно. Почему так получается, русич, что хороших людей сживают со свету? А когда я узнал, что Малик Хасан хочет погубить благородного человека и поэта Махмуда Гавана, я решил, что кому-то надо вмешаться. Но что я мог сделать, простой смотритель фонтанов?