Хождение за три моря

— Во сколько ты оценишь вот этот балас? — Шах, подойдя к низенькому лакированному столику, вынул из серебряной шкатулки огромный рубин с мелкой вязью арабских букв по краю. Камень был великолепен, и в золотистом сиянии вспыхнул, засверкал множеством граней, словно голубое пламя, испускающее искрящие лучи, от которых слепило взор. Велика власть красоты! В ней есть некая божественная сила, завораживающая, первозданная. Афанасий благоговейно вернул драгоценный камень Узуну Хасану.

— Если бы я, повелитель, назвал его цену, а этот камень имел бы голос, то он спросил бы меня, встречал ли я нечто подобное? И я вынужден был бы ответить, что не встречал. Тогда бы он спросил, почему же я пытаюсь оценить то, что не с чем сравнивать? Может быть, этот балас стоит целого города!

Афанасий грубо польстил шаху. Явно удовлетворённый ответом, тот бережно уложил рубин в шкатулку.

— Ну что ж, русич, я верю тебе. Султан Касим поступил с вами несправедливо. И твоя месть вполне оправданна. Об этом случае я знаю. Ты не солгал и в малом. А потому отпускаю тебя с миром. Посольства вашего тебе ждать не нужно. Когда оно прибудет — неизвестно. А я скоро пойду на Сивас. Письма с тобой вашему государю передавать, пожалуй, не стоит, у моего врага турецкого султана Махмеда слишком много проведчиков.

Говоря так, Узун Хасан словно в воду глядел.

«И яз из орды пошёл къ Арцицпну (Арзинджан), а из Рыцана пошёл есми въ Трепизонъ. И въ Трепизон же приидох на Покровъ святыя Богородица и приснодЂвыя Мария и бых же въ Трипизоне 5 дни. И на корабль приидох и сговорихъ о налонЂ датъ золотой от своеа головы до Кафы, а золото есми взял на харчъ, а дати в Кафъ. А въ Трепизоне же ми шубашь[190]

да паша[191] много зла ми учиниша, хламъ мой всъ к соби взнесли в город на гору, да обыскали всё. А обыскываютъ грамотъ, что семи пришёл из орды Асанбега...»

Ищейки султана Махмеда всё-таки приметили русича. Возможно, что соглядатаем турок был тот самый переводчик — крымский грек, который делал перевод письма Ивана, уж слишком настороженно, с любопытством посматривал он на Афанасия, да и проверить содержимое тетрадей чужеземца ему, знающему язык московитов, было сподручнее. Но подозрение — не доказательство, а проверить его не оказалось времени. Афанасию пришлось встречаться со многими людьми ради сведений, которых он упорно добивался, распростившись с большей частью монет — его долей из сокровищ Малика Хасана. И теперь знал много. Приближённые властителей всегда алчны, но алчность, ставшая мерилом поведения, есть верный признак неустойчивости престола. Равно и государства. Особенно показательна в этом отношении была встреча Афанасия с начальником охраны ставки, кунаком Таусена, который, получив от русича сто монет, проникся полным доверием к кунаку своего кунака. И подтвердил сведения, которые Хоробрит знал от других: у шаха Персии всего лишь двести тысяч войска вместе с резервами, в то время как у турок в полтора раза больше без резервов. Более того, турки-османы воинственны и умелы.

— Знает ли об этом Узун Хасан? — спросил Хоробрит.

Бывший пехлеван лишь гулко вздохнул, и ответ его почти совпал с тем, что сказал однажды Махмуд Гаван.

— Видишь ли, русич, воля Узуна Хасана ничего изменить не может. Если бы он не нападал, то вынужден был бы защищаться. А это намного, хуже, ибо тогда нападали бы турки. Поэтому для Узуна Хасана сейчас нет разницы, насколько армия Мохмеда превосходит его войско. Ну, а об остальном умный человек догадается и сам! — Грузный богатырь по-мальчишески лукаво подмигнул Хоробриту.

Догадаться было нетрудно. На десятый день пребывания Хоробрита в ставке Узун Хасан направил двадцатитысячную конницу одного из своих полководцев, Омара на Эрзиндан, с тем чтобы после Омар повернул на Трапезунд и отвлёк армию турок от главных сил Узуна Хасана, которые вскоре должны были выступить и через Сивас устремиться на город Токат — в самое сердце Малой Азии. Афанасий в должной мере оценил блестящий замысел властителя персов, но был убеждён, что хода войны отчаянный манёвр изменить уже не сможет.

Больше в ставке ему делать было нечего, и он покинул её с конницей Омара. Ехал задумчивым, хотя душа и рвалась вперёд; но самого себя не обгонишь.

Итак, пять лет провёл он на беспокойном, многолюдном, жарком юге, и результат его долгих странствий превзошёл все ожидания. Государь и князь Семён получат сведения, ценность которых поистине огромна. Ни одно посольство не в силах выполнить того, что сделал он, одинокий проведчик.

Что дальше? Нельзя не задать себе этого вопроса. Он привык к одиночеству, привык к безымянности, привык к скитаниям. И в то же время усталость копилась в душе и хотелось покоя, оглушающей тишины, вечернего заката над лугом.