Хозяйка Дома Риверсов

— Нет, нет, я не хочу это держать! Просто скажите мне, это девочка или мальчик?

— Мальчик, — отозвалась королева, и голос ее дрогнул от разочарования. — Слава Богу, мальчик. Наследник вашего трона. Тот сын, о котором мы столько лет молили Господа!

Генрих изучал розовое личико малыша.

— Дитя Святого Духа, — с изумлением прошептал он.

— Нет, ваш собственный сын, простой смертный! — довольно резко возразила Маргарита.

Я обернулась: и врачи, и слуги, и две или три фрейлины, присутствовавшие в спальне, наверняка слышали проклятое замечание короля.

— Это наш маленький принц, ваша милость. Это наш сын. И ваш наследник. Это принц Уэльский. Мы уже окрестили его и дали ему имя Эдмунд…

— Эдвард! — громко поправила я Маргариту. — Будущий король Эдуард!

Она кивнула.

— Да, принц Эдуард Ланкастер.

Король довольно улыбнулся.

— О, так это мальчик! Что ж, повезло.

— У вас теперь есть сын, ваша милость, — поддержала я королеву. — Сын и наследник. Ваш сын и наследник, да благословит его Господь.

— Аминь, — откликнулся Генрих.

Тут я забрала мальчика у королевы, видя, что она едва держится на ногах, и она буквально рухнула в кресло. Мальчик завозился, и я стала его тихонько укачивать, прижимая к плечу. От него пахло мылом и чистой теплой кожей.

— И он крещен? — живо осведомился король.

Я заметила, как Маргарита скрипнула зубами: ее безумно раздражали эти бесконечные повторяющиеся вопросы, напоминавшие ей о тех ужасных днях. Но ответила она вполне любезно:

— Да, конечно, крещен.

— А кто его крестные? Это я выбрал их?

— Нет, вы спали. Мы… я… выбрала архиепископа Кемпа, Эдмунда Бофора и герцогиню Анну Бекингемскую.

— Как удачно! И я бы их выбрал! — обрадовался король. — Это лучшие мои друзья. И Анна… а которая это Анна?

— Бекингемская, — осторожно уточнила королева. — Герцогиня Бекингемская. Вот только архиепископ, увы, уже скончался.

Король в изумлении всплеснул руками.

— Не может быть! Сколько же времени я спал?

— Восемнадцать месяцев, ваша милость, — тихо сообщила я. — Полтора года. Очень долго. И все мы опасались за ваше здоровье. Как хорошо, что вы снова выздоровели!

Он посмотрел на меня с детской доверчивостью.

— Да, это действительно очень долго… Но я ничего не помню. Не помню, как я уснул. Я даже снов никаких не помню.

— А что вам запомнилось — перед тем, как вы заснули? — спросила я, сама себя за это ненавидя.

— Совершенно ничего! Я совсем ничего не помню! — засмеялся он. — Помню только прошлую ночь. И то, как я вчера вечером захотел спать и сразу уснул. Но я очень надеюсь, что сегодня, когда я ночью засну, то завтра утром непременно снова проснусь.

— Аминь, — произнесла я.

Королева сидела, закрыв руками лицо.

— Мне что-то не хочется снова проспать целый год! — пошутил король.

Маргарита сильно вздрогнула, затем выпрямилась и, овладев собой, сложила руки на коленях. Лицо у нее прямо-таки окаменело.

— Как это, наверное, было неудобно для всех вас, — добродушно заметил Генрих, оглядывая свою убогую комнату. — Я постараюсь больше так не делать.

Судя по всему, он не обратил внимания, что покинут своими придворными, что рядом с ним остались только врачи да няньки, ну и еще мы, несколько человек, таких же узников, как и он сам.

— Ну хорошо, а теперь мы оставим вас, — негромко сказала я. — Вам нужно немного отдохнуть. Для всех нас это был поистине великий день.

— Да, вы правы, я очень устал, — доверчиво признался он, глядя на меня. — Но я очень хочу завтра утром проснуться!

— Аминь, — повторила я.

Он просиял, как ребенок.

— Да-да, пусть будет так, как хочет Бог. Все мы в Его руках.

Дворец Плацентия, Гринвич, Лондон, весна 1455 года

Итак, король проснулся, но дела пошли не как хочет Бог, а как хочет королева. Маргарита тут же отправила королевскому совету послание, столь взрывное по тону и столь опасное по характеру, что лорды моментально выпустили герцога Сомерсета из Тауэра, запретив ему, правда, удаляться более чем на двадцать миль от столицы и заниматься какой бы то ни было политической деятельностью. Герцог быстро привел в порядок свой лондонский дом, вооружил ближайшее окружение и послал гонцов к своим друзьям и союзникам, заявляя им, что никто не сможет разлучить его с королем, и герцог Йорк первым поймет, что он, Сомерсет, вновь взял власть в свои руки.

Будто желая отпраздновать свое возвращение в центр Англии, король и королева открыли дворец в Гринвиче и созвали там королевский совет. Герцог Йоркский, явившись на этот совет, сложил с себя обязанности лорда-протектора, обнаружив при этом, что утратил и второй свой титул — констебля Кале. Этот титул был снова пожалован Эдмунду Бофору, только что покинувшему тюрьму и победоносно получившему прежнее могущество.