Хозяйка дома у озера

Чем ее мог смутить самый обычный мужчина, зажигающий свечи? Что он вообще нашел в них романтичного? Она тысячу раз видела, как это делают лакеи, тот же Митька или Прохор Федотыч, и никогда не ощущала такой приятной неловкости. Неловкости, от которой хочется сбежать без оглядки. Неловкости, которую хочется ощутить снова и снова. Странный день. Странный вечер.

— А какая вторая? — спросила Настя.

— Что вторая? — он постучал пальцами по крышке шкатулки. Господи, почему она не сожгла эти глупые письма? Почему хранила?

— Вторая ваша просьба. Первую я выполнила.

— Я прошу вас, — Матвей все-таки сел обратно в кресло, — называть меня по имени. Ты — Настя, я — Матвей.

— Серьезная просьба. — Она опустила руки и качнулась в кресле. — Просьба, которой себя мало кто обременяет.

— Это «да» или «нет»? — Он улыбнулся. И от этой улыбки у нее все внутри потеплело.

— Такое позволительно только между близкими людьми.

— Мы живем в одном доме, пусть и с разницей в сто лет, куда уж ближе, — попенял он, и Настя не выдержала и рассмеялась.

— Я выполню вашу… твою просьбу, если ты выполнишь мою.

— Чем могу быть полезен, барышня, — сказал и шутовски склонил голову.

— Сожги эти письма. — Она посмотрела на шкатулку.

— Они причиняют тебе боль? — он вопросительно поднял бровь, пламя свечей изменяло его лицо до неузнаваемости.

А ведь он не спросил, может ли призрак испытывать боль, он спросил, причиняют ли боль письма.

— Да.

— Тогда… — Матвей привстал, взял свечу и, открыв шкатулку, швырнул ее внутрь. Старая бумага затрещала, сворачиваясь, и те памятные слова «навеки ваша Настя» рассыпались белым пеплом. Она смотрела на огонь, как завороженная

Через несколько секунд, когда пламя лизнуло крышку, он взял со стола бутылку воды, не торопясь свинтил крышку и плеснул внутрь. Раздалось шипение.

— Так лучше? — спросил он.

— Намного.

— Отлично. Еще бы выяснить, что там со светом, но электрик из меня аховый. — Он развел руками.

— И вы не будете настаивать? — спросила Настя и исправилась: — Ты не будешь спрашивать о письмах?

— Нет. — Он сел обратно. — Захочешь, расскажешь сама. Каждый имеет право на тайны.

— А кто такой «эелектик»?

— Тот, кто занимается электричеством, — ответил Матвей и, видя ее непонимающий взгляд, указал на потолок и пояснил: — Светом. — Фонарщик?

— Вроде того, — кивнул он, и они замолчали.

Снова раздался гром, на этот раз ближе, засвистел, пригибая к водной глади озера ветки деревьев, ветер. Гроза приближалась.

— Ну и звук… — обхватил себя за плечи мужчина, — До мурашек пробирает. Это в каминной трубе?

— Если бы, — с горечью улыбнулась она и вдруг произнесла: — Я писала эти письма зимой, помню снег лежал аж до мая, а скворцы все никак не прилетали…

— Вы писали их Дмитрию? — Матвей смотрел на девушку очень внимательно, настолько внимательно, что ей очень хотелось исчезнуть.

— Кому? Митьке? Вот еще! — Она дернула плечиком.

— А что не так с Митькой? Не по чину дочери промышленника сын простого управляющего?

— Не по чину девке за парнем бегать. Митька смотрел только в свои книги.

— А тот, кому вы писали, смотрел, надо полагать, в правильном направлении?

Настя вздохнула. Кто бы мог подумать, что она решится рассказать эту историю хоть кому-нибудь. Когда-то давно о ее душевных терзаниях знала только нянюшка, но той ничего не пришлось рассказывать, она и так все видела. История одной любви разворачивалась на ее глазах.

— У нас летом кузен гостил. Ну, как кузен, пасынок моего дядьки Семена, матушкиного братца, — проговорила девушка и замолчала, молния снова расколола небо пополам, и то гневно заворчало.

— Он тебе понравился? Красивый парень?

— Будешь смеяться, но я уже и не помню, как он выглядел. Но помню, что он единственный, кто умел говорить батюшке «нет», единственный, кто поступал так, как хотел, а не так как ждали все остальные, он единственный кто…

— Обратил на вас внимание? — спросил он и, видя, как она сжалась, добавил: — Такие истории случаются чаще, чем ты думаешь. Если не хочешь, можешь не рассказывать, итак все ясно.

— Что тебе ясно? — вдруг вспылила она. Ей совершенно не нравились ни его слова, ни тон, которым он их произносил. Совсем, как батюшка Михей на исповеди. А священник ей никогда не был по нраву, все нудел и нудел о спасении души, а сам сало в пост жрал, она видела.

— Ясно, что он уехал, а ты принялась страдать и выливала свои страдания на бумагу. Но судя по тому, что эти письма к тебе вернулись, это еще не конец истории.

— Он женился, — зло сказала девушка. — Представляешь, взял и женился! Той же осенью…

— Каков подлец!

— Хватит надо мной смеяться, я не ребенок!

— А тогда была, — сказал Матвей, первые капли начинающегося дождя большие и тяжелые, как монеты, ударились о стекло. — Неужели ты думала, он проведет всю жизнь в тоске о тебе?

— Нет, — ответила Настя таком тоном, в котором безошибочно угадывалось «да». — Он женился на купчихе, и письма мне вернула она.

— А вот это уже плохо. Он должен был сам. Не такой уж твой кузен и смелый, раз послал вместо себя одну женщину объясняться с другой.