Хозяин

По стране распространялись слухи об открытых проявлениях протеста против террора. Об одном из них писал, например, в своей книге воспоминаний американский рабочий Дж. Скотт, живший в те годы в Магнитогорске: «Рассказывают, что однажды в Свердловске у здания НКВД собралось несколько сот женщин, которые принесли для своих арестованных передачи с едой и одеждой. После того как они простояли там несколько часов, им в грубой и резкой форме сказали, что в этот день передачи приниматься не будут. Измученные волнением и тревогой женщины (некоторые пришли с детьми на руках, другие отпросились с работы, рискуя потерять место, чтобы передать своим любимым немного сахара и чистую одежду) возмущались. В толпе началось волнение. Кого-то толкнули, разбили окно, и через пять минут на втором этаже здания не осталось ни единого целого стекла. Власти так и не смогли найти и арестовать зачинщицу, а посадить в тюрьму пятьсот женщин было невозможно, потому что тюремные камеры были уже переполнены»[1005].

Разумеется, подобные волнения, листовки и слухи не представляли для режима серьезной угрозы. Разветвленный и мощный карательный аппарат без особого труда подавлял малейшее сопротивление. Однако советское руководство имело все основания достаточно серьезно относиться к сигналам о растущей социальной напряженности. Пока мы не знаем, какую информацию о положении в стране получал в те годы Сталин, о чем докладывали ему органы НКВД, партийные инстанции. (Некоторые из цитированных писем отложились среди материалов, которые шли на доклад руководителям ЦК.) Но в любом случае, из каких бы источников ни получали информацию в высших эшелонах власти, там просто не могли не заметить, что в народе усиливается недовольство, что общество измучено террором и неуверенностью в завтрашнем дне.

Осознание того, что репрессии неизбежно являются источником воспроизводства антиправительственных настроений было важной причиной пропаганды собственной «непричастности к произволу», которую дозированно, но неуклонно проводило высшее руководство даже во время максимального усиления террора. Парадоксальным образом в период массовых арестов и расстрелов продолжалась кампания «укрепления социалистической законности». Ее целью было «примирение» с «социально близкими» слоями населения, которые попали под удар репрессий в основном в предыдущие годы, и не осуждались по политическим статьям. 23 октября 1937 г. Политбюро поручило Прокуратуре СССР и Наркомату юстиции провести по всем союзным и автономным республикам, краям и областям проверку уголовных дел в отношении должностных лиц сельсоветов, колхозов, МТС, сельских и колхозных активистов. Проверке подлежали все дела начиная с 1934 г. Одновременно Политбюро поручило прекратить дела и освободить от наказания колхозников, осужденных за малозначительные преступления (имущественные, против порядка управления и т. п.)[1006]

. Эта акция проводилась более двух лет[1007]. К ноябрю 1938 г. пересмотру подверглись уголовные дела в отношении 1 млн 176 тыс. человек. С 480 тыс. была досрочно снята судимость, в отношении 107 тыс. прекращены дела. Около 23 тыс. человек были освобождены от отбывания наказания (речь шла обо всех пригово-pax, включая условные осуждения и осуждения к исправительно-трудовым работам)

[1008].

Ряд акций был предпринят для того, чтобы не допустить массовую дискриминацию, особенно молодежи, по принципу родственных связей с «врагами народа». Так, 10 ноября 1937 г. Политбюро утвердило постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР, запрещавшее «огульное увольнение из высших учебных заведений и огульное снятие стипендий со студентов по мотивам их родственных отношений с лицами, привлеченными к ответственности органами советской власти». Постановление предписывало разбирать подобные вопросы «строго персонально после тщательного рассмотрения общественно-политического лица и поведения самого студента». Студентов, которые не могли быть использованы в дальнейшем на оборонных предприятиях (по причине родственных отношений с «врагами»), предписывалось отчислять из вузов наркомата оборонной промышленности в порядке перевода в другие вузы[1009]

. Следующий шаг в этом направлении был сделан в постановлении Политбюро от 9 января 1938 г., которое запрещало увольнять с работы родственников «лиц, арестованных за контрреволюционные преступления, лишь по мотивам родственной связи»[1010].