Хранитель

– Вал! – горестно воскликнул юный эльф, с какой-то болезненной ясностью осознав, что друг до сих пор балансирует на грани жизни и смерти.

– Боюсь, он тебя не слышит, – тихо сказал владыка Тирриниэль, остановившись у входа в тесную комнатку. – Не волнуйся, это всего лишь наведенный сон, чтобы удержать его по эту сторону жизни. Сейчас даже малейшее напряжение может его убить. Не тревожь его, мальчик. Дай время.

У Тира от этих слов невольно дрогнули руки, а в горле поселился удушливый ком. Никогда прежде он не думал, что могучий друг может выглядеть таким слабым и беспомощным. Никогда не думал, что будет благодарен темным за то, что они все еще борются за его жизнь, хотя, кажется, тут уже сложно за что-то бороться.

Вал едва дышал! Но они все-таки пытались, что-то делали, удерживали его на грани и отчаянно боролись, хотя было предельно ясно, насколько сложно перворожденным справляться со своей неприязнью и как тяжело лечить такие страшные раны.

Тир уронил руки и, крепко зажмурившись, опустил голову. Нет, Вал не оправится так быстро, как они надеялись. Он слишком близко находился к магическому огню. Принял на себя весь удар, не стал уворачиваться и только этим сумел отвести угрозу от Милле. Это ради нее он рисковал, ради ее матери, которой поклялся, что убережет чудесную девочку. И уберег. Сам едва не погиб, а ее спас.

– Спасибо, – судорожно сглотнул Тир, не поднимая головы. – С этим что-нибудь можно сделать?

Владыка эльфов покачал головой.

– Все, что можно, мы уже сделали. Остается лишь ждать – если этого хватит, он выживет. Если же нет… мы ничего не изменим: смертные слишком хрупки.

– Вал сильный!

– Раз смог пережить такие раны… наверное, ты прав, мой мальчик. Но не питай иллюзий: он все еще на грани. И если у нас не получится, ничьей вины в этом не будет.

– Да, – горько усмехнулся Тир. – Как удобно… я дал тебе слово остаться, пока Вал не поправится, но не знал тогда, насколько он плох. Может статься, я и вовсе дал опрометчивое обещание, потому что, если он умрет, ты вправе требовать от меня поселиться здесь навсегда. Впрочем, вам это только на руку, правда? Мы ведь не обговаривали другие варианты.

Тирриниэль чуть вздрогнул, когда на него в упор взглянули полные боли глаза внука, но юноша снова отвел взгляд и не стал продолжать свою мысль. Да этого и не требовалось: кому, как не владыке, не знать, что достичь нужного результата можно разными способами? В том числе и через «случайную» смерть поразительно живучего смертного, которого юный маг не боялся называть другом. Говорит, что будет ждать до тех пор, пока он не выздоровеет. А если он останется здесь навсегда? Под слоем равнодушного дерна и холодной земли? Достаточно лишь слегка подтолкнуть его в нужную сторону, и мальчик окажется связан словом, потому что наивно счел себя настолько умным, чтобы навязывать свои условия тысячелетнему магу. Нет, за язык его никто не тянул, но, кажется, он лишь сейчас в полной мере осознал свою оплошность.

Осталось этим только воспользоваться.

– Мы поможем, как и обещали, – внезапно севшим голосом разорвал сгустившуюся тишину владыка. – Клянусь, для него будет сделано все, что возможно. Я лишь хотел сказать, что этого может быть недостаточно, Тир. Поверь, только это.

Юноша пристально взглянул на повелителя снова, но тот не отвел взгляд. Смотрел прямо и открыто, хотя за прошедшие века уже забыл, как это делается. Зачем, когда отлично срабатывал язык силы и принуждения? Но сейчас, рядом с нежданно обретенным наследником, он почему-то не смог сделать того, что собирался. Не сумел ударить. Не рискнул разбить его сердце и передумал поступать так, как того требовал долг.

Может, это стремительно подбирающаяся смерть так сказалась? Может, Тирриниэль слишком размяк, устав от бесконечного ожидания прихода Ледяной богини? Может, давно не спал и измучился бессонницей? Или просто в одночасье постарел на многие десятилетия? Быть может, наконец, тяжелая поступь веков отразилась на его истосковавшемся по свободе разуме, постепенно сломив былую железную волю?

Кто знает…

Однако сегодня, глядя в искаженное болью лицо молодого эльфа, эхом повторяя за ним горькие слова, едва не ставшие правдой, вспоминая испуганное лицо маленькой Милле и ее искреннюю тревогу за смертного, владыка во второй раз за свою долгую жизнь усомнился в себе и задумался.