Хроника Рая

Лоттер в соответствии с договоренностями забрал свое заявление о выходе из совета. Там удивились: «Вы же, кажется, хотели сосредоточиться на высокой науке?» Лоттер вообще-то считал, что достигнутое сторонами соглашение исключает подобные шпильки. Ответил что-то вроде: «Есть определенные обязательства, и он в любом случае остается только еще на год». Подчеркнул, лишь на год. Ему ответили, что работа в совете большая честь, а не одолжение, которое некоторые делают Университету. Лоттер начал уже закипать: «Он, наверно, не очень-то и достоин». Но тут Кристина старушечьей шуткой все смягчила. Умела, когда нужно, изобразить из себя этакую вельможную старушку времен поздней империи, правда, неясно какой, но не суть. А на ее коллег по трибуналу, пусть они и знали, конечно же, что она всего лишь «изображает», все-таки действовало.

После заседания Лоттер провожал Кристину. У них сложилась традиция такая. Точней, у нее сложилась традиция, что Лоттер провожает ее до дома.

– С Прокофьевым, я думаю, все уладится, – она сказала просто и прямо, без обычных своих ужимок (то ли просто сегодня устала, то ли решила не тратить этот свой чудный дар по пустякам), – решим. При всем уважении к автономии факультета, но решим. Это вообще не проблема, Макс. Все уладится, – и все-таки, не удержавшись, добавила многозначительно, – так или иначе.

– Высокий трибунал, кажется, ждал моего покаяния? – упрекнул ее Лоттер.

– О чем вы, Макс! Придет время, поверьте мне, и вы будете висеть в золоченой раме на стене Малого зала, и сочиненный живописцем величественно-благородный взгляд ваш будет идти поверх голов копошащихся там, у стола, членов трибунала с их амбициями, страстями, ущемленным самолюбием, мелочными интригами, сознанием собственной значимости.

Лоттер даже не понял, она льстит или же насмехается. Скорее, и то, и другое. Как ни смешно, он успокоился. То есть именно стало смешно. Почувствовав это, Кристина добавила:

– А когда, увлекшись, я проговорю что-то наподобие: «Он был так не похож на этот свой портрет и выступал в трибунале страстно, не замечая даже, что пинает меня под столом по щиколотке». Все будут смотреть на меня так, будто я сказала: «Сэр Ньютон? Помню, помню. Но он так громко сморкался».

Лоттер оценил.

– Да! В следующее заседание, я забыла сказать вам, Макс. У нас будет профессор Фогель. Он сам настоял на трибунале, не доверяет факультету. Отказать неудобно, учитывая его заслуги. Во всяком случае, Макс, получите стилистическое удовольствие, чего стоит одна только фраза: «При всем уважении к научному вкладу профессора Фогеля не можем не засвидетельствовать, что он целовал аспирантку сзади, сочно причмокивая своими мясистыми, влажными губами».

– Сразу чувствуется – филологический факультет.

– Дело, между прочим, не простое: «пострадавшая» все отрицает. На сегодняшний день, во всяком случае. Надо будет попросить нашу синьору Ульбано поговорить с ней по-женски (она это умеет) как вы думаете, Макс?

– Как минимум трибунал, – уклонился Лоттер, – может подтвердить или же опровергнуть мясистость и влажность губ обвиняемого. Если это не так, я бы поставил под сомнение и остальное.

Кристина смеялась, ей всегда нравилось, когда Лоттер насмехается над трибуналом.

– Вот мы и пришли, дорогой мой Макс, – они в самом деле уже стояли у ажурных ворот ее особнячка. – Я понимаю, о чем вы сейчас думаете, мой милый Макс, – голос ее стал проникновенным, – Да, действительно, было время… мы были молоды и свежи… и вот так же прощались у этих ворот… помните, Макс, этот платан (или вяз, я плохо понимаю в этом) был еще саженцем. Вот было все и прошло. Как будто и не было.

– Так и не было.

– Перед каждым расставанием, – Кристина проигнорировала реплику, – вы читали мне стихи, свои стихи, Макс… Вы установили тогда такой порядок – перед каждым расставанием по стиху и обязательно стих должен быть новым. Вы говорили, что это стимулирует ваше творчество, Макс.

Лоттер был в некотором, мягко сказать, недоумении. Да, конечно, они с Кристиной были молоды и свежи, в соответствии с законами естествознания – кто же станет отрицать законы. Но ему всегда казалось, что молодость у них с Кристиной была все-таки в разных геологических эпохах. Она дурачится? Конечно же. Но говорит так искренне и голос дрогнул. А ему от этой нарисованной ею картинки чтения стихов сделалось как-то гадко.

Она боится. Старости. Деградации. Исчезновения без следа. Боится пережить собственную память и душу. (Лотте-ру стало не по себе на мгновение.) И этими чудачествами, спектаклями надеется отделаться от Бездны? Озадачить ее? Развлечь? Очаровать? Задобрить шутовством? Отгородиться от нее, хотя бы. И это ее борьба. Сообразная ей, ее силам и вкусу – но борьба. Ее маленькие, конечно же, тактические всего лишь, но победы.