Хроника смертельной весны

— Я же сказала — вы приговорены к смерти. А способ вы выберете себе сами. Рыцарь! — крикнула она. И вновь появился тот, который поднимал его, словно мешок, с пола. На этот раз Арман увидел его лицо и содрогнулся — таких холодных и безжалостных глаз он не видел ни у кого за всю жизнь. Тот, кого она назвала «le chevalier», внес чемодан — его, Армана, чемодан — в котором он и хранил свой «инструмент» — орудия пыток: клещи, кандалы — не наручники, а именно кандалы, с особыми шипами на внутренней поверхности, металлическая «груша страдания» — похожая на тюльпан, лепестки которого раскрывались при повороте особого винта, и предмет особой его гордости — мастос — неглубокая серебряная чаша, которая на диво быстро нагревалась на открытом огне, и в которой на редкость удачно умещалась девичья грудь.

— Благодарю, рыцарь. Позовите Оливера.

Человек исчез так же бесшумно, как и появился.

— Оливер — это наш l’exécuteur de la haute justice[491].

— Кто? Палач? Вы собираетесь меня казнить?

— Сначала пытать. Так жестоко, как вы пытали бедных девочек. На их телах были кровавые раны.

— Пощадите, — прошептал Арман.

— Это не в моих силах. Покайтесь!

— Пощадите, — повторил он. Если б страх можно было сравнить с одним из жутких инструментов из его серого чемоданчика, то, наверное, это были бы тиски, которыми сжимают самую нежную часть тела.

— Пощадите…

— Это не в моих силах, — женщина, наконец, вышла из-за терзающей его глаза яркой лампы. Да, та самая, которая была в школе. Несмотря на то, что он видел ее мгновение, и сейчас его бил трусливый озноб, он не мог не узнать прелестный рот, похожий на упругий бутон.

— Как вы прекрасны, мадам, — прохрипел он.

— Неужели? — усмехнулась она.

— Мадам, пощадите меня… Вы не пожалеете. Я буду вашей собакой, вашим рабом… Пощадите.

— Нет, — покачала она головой.

— Если у вас есть враги, я покончу с ними. Если вы захотите Луну с неба, я ее достану. Не будет у вас более верного слуги, готового для вас на любое преступление.

— Да зачем вы мне? — усмехнулась она высокомерно.

— Я буду слизывать пыль с ваших ног до самой моей смерти, — он разрыдался.

— Да? — в ее циничной усмешке промелькнуло нечто, похожее на интерес. — Ну что же, начинай!

И он, не медля ни мгновения, рухнув на колени, подполз к таинственной красавице, и стал облизывать ее сапожки из мягкой кожи. На носках сапожек и на каблучках оставались следы уличной грязи — день выдался ненастный — но он старательно слизывал эту грязь, омывая ее ноги слезами животного ужаса.

— Что здесь происходит, мадам командор? — услышал он мужской голос, но ни на мгновение не прервал своего занятия.

— А вот и наш заплечных дел мастер, — промурлыкала женщина. — Ты свободен, Оливер, можешь идти…

«Катюша, дочурка» Давно забытый голос, запах, безнадежно стершийся из памяти — смесь трубочного табака и чего-то еще… так пахло от папиных рубашек, когда он приходил домой после работы и брал ее, маленькую, на руки. «Твои косички растрепались», — журил он ее и, посадив на колени, заплетал ее, цвета горького шоколада, волосы. Катюша млела от его прикосновений: «Папа, папа, а куда мы пойдем в воскресенье?» «А куда ты хочешь?» «В кафе-мороженое». «Значит, пойдем в кафе». Вторая косичка уже заплетена, завязана темно-синяя шелковая ленточка. «Папа, ты где?» «Катюша, не плачь, дочка, я скоро вернусь». «Нет, папа, побудь еще, не уходи, не оставляй меня, мне так плохо без тебя»… Запах табака становится слабее, и вот уже от него остается одно лишь воспоминание, как и от прикосновения родных рук, ощущение их тепла на коже… Папа, не уходи…

— Папа, не уходи, — прошептала она. От слез невыносимо щипало глаза, и она принялась их тереть изо всех сил. Чья-то рука схватила ее за запястье: — Держи ее, босс, не давай раздирать, — и уже другая рука, властная и нежная, сжала ее ладонь.

— Папа, — прошептала она.

— Родная, это я, — она попыталась раскрыть глаза, но не смогла — их невыносимо жгло огнем.

— Больно, — застонала она.

— Я знаю, — сквозь влажную пелену она еле различала лица — они сменяли друг друга, но одно оставалось: — Олег…

— Это я. Катрин, ты помнишь, что с тобой случилось?

— Я была с тобой… в Берси.

— А потом?

— Я все помню.

— Что случилось после того, как вы с Фафниром уехали?

— Мы отправились в Понтуаз за дочкой Антона.

— А потом?

— Он отвел меня к себе домой и ушел за девочкой.

— Фафнир вернулся?

— Нет… Не помню… Кто-то приходил. Но я так хотела спать, сил не было открыть глаза. По-моему, он заглядывал в комнату и звал меня, но я не успела до конца проснуться. Почему мне так плохо?

— Тебя пытались отравить газом, — Олег аккуратно утирал слезы, бесконечно бегущие из-под ее длинных ресниц.

— Кто, Фафнир?

— Думаю да. Он забрал Тони из монастыря и вернулся, чтобы убить тебя.

— Не может быть… Наверно, он обиделся.

— Что? — по тому, как едва уловимо изменились интонации Рыкова, Катрин поняла — тот пришел в ярость. — На что это он обиделся?

— Он… он пытался объясниться… рассказать о своих чувствах, а я не стала слушать.

— Вот как, — протянул Олег. — Обиделся, значит, он. Скажите, пожалуйста…