Хроники Герода

Еще удачнее сложился визит на Родос. Здесь знали и любили Герода, доверяли ему. Потому не просто приняли его предложение о помощи в строительстве Храма, но и сразу передали некоторые суммы для хранения. Наконец, после долгих скитаний, уже начинавших напоминать Героду «Одиссею», которой терзали его в детстве учителя-эллины, ветер стал попутным. Подняли парус, и корабль быстро заскользил к Митилене, цели путешествия.

* * *

Марк Вапсаний Агриппа, еще недавно второй человек в гигантской державе, а сегодня посол Августа на востоке державы и наместник Сирии, возлежал на ложе в зале, выходящем на широкую террасу с видом на море и порт. Ему было тоскливо и тошно. Ливия, жена Октавиана, Марцелла, его сестра, как же они надоели Агриппе. Постоянные нашептывания, склоки, интриги, как при дворе какого-нибудь восточного царька.

Еще пять лет назад, когда сенат то ли из благодарности, то ли из страха предложил Октавиану титул «первого гражданина» и «величайшего» (Августа), то есть, по сути, монаршее титулование, Агриппа был против этого. Равноправие хорошо звучит на словах и является в высшей степени справедливым на деле, говорил он своему другу детских лет. Власть и без того полностью в руках Октавиана и его партии. Зачем еще лишние слова? Но Октавиан решил иначе и стал Августом, монархом, хотя и сохранил в неприкосновенности все атрибуты старой республики.

Консулы избирались, но только из тех, кого предлагал Август. Провинции находились под его неусыпным контролем, а Египет был объявлен личным владением Августа. Сенат стал внешне даже могущественнее, чем был в недавнем прошлом. Но созывать заседание отцов отечества мог только «первый гражданин». Да и состав сената теперь пополнялся исключительно друзьями и сторонниками Октавиана.

А там, где есть самовластие, не избежать интриг, болота, которое затягивает в себя всех, кто находится рядом с повелителем. От всего этого болота, от женщин Августа и их детей, рвущихся к власти, и сбежал Агриппа. Он привык к разговору с воинами, к качающимся доскам палубы под ногами, к палатке в воинском лагере. Во дворцах на Палатинате ему было тоскливо и не уютно. Но еще хуже оказалось в этом забытом богом городке, Митилене. Врали древние. Нет здесь ни поэзии, ни жизни. Две гавани, склады вдоль них, казармы, да россыпь улиц, спускающихся с гор к морю. Вот и вся Митилена. Худые и загорелые, жадные и шумные греки осаждали его своими бесконечными тяжбами, спорами. Они ничем не лучше, чем того, что было в Риме, только мельче, а от того еще противнее.

Кончилось тем, что Агриппа просто разогнал всех жалобщиков, заперся в этом дворце и придался самой черной меланхолии. Он не злился на Октавиана, которого помнил еще сыном наместника Македонии Гаем Октавианом Фурином, малозначительным и болезненным подростком, которого он, более сильный, брал под свою опеку. Ему было жаль Октавиана. Но себя было жаль сильнее. Они, друзья, поклявшиеся в преданности друг другу, не просто смогли подняться ввысь. Они победили всех. Они стали первыми. И что? Октавиан не может разобраться со своими уже многочисленными родственниками, превратившимися, неожиданно для них самих, в «царскую семью». Гай Цильний Меценат, принципиально чурающийся всех республиканских должностей, выслушивает стишки молодых хлыщей, губит жизнь в пирах и возне с блудницами, которых он называет нимфами и дриадами. А он, Агриппа, пьет уже которую амфору крепкого критского вина, сдыхая от тоски на островке Лесбос. Стоило ли ради этого ставить на дыбы весь мир?

Агриппа вышел на террасу. Перед ним простирался старинный греческий город, родина великих поэтов. С высоты он был даже не таким мерзким. Эх, хорошо смотреть на мир с высоты. В порт заходила чья-то триера. Не иначе, как доклад из Антиохии. Сколько собрано податей, сколько казнено воришек и разбойников на дорогах? Ладно, хоть какое-то развлечение. Вон и на берег сходят, судя по одежде, римские легионеры. А это кто у нас? Что-то не узнаю издали.

– Эй, – крикнул он – Узнайте-ка, кто пожаловал на триере, только что вошедшей в порт.

Через четверть часа занавес заколыхался и в зал вошел слуга, с рождения живший в его доме, прислуживающий еще юному Марку Агриппе.

– Господин! – несмело сказал он – прибыл царь Иудеи – Герод Антипатрид. Просит принять его.

Агриппа вспомнил этого человека. Ничего плохого. Был другом Антония. Рассорился с ним по причине интриг этой египетской блудницы. Все зло от них. До того, кажется, был представлен самому Цезарю. Во время встречи на Родосе вел себя достойно. Не молили, и не лебезил, как все остальные подвластные Риму царьки. Говорят, у него дар к сбору податей, да и воин он не плохой. Помог Антонию в Самосате, разбил арабов, помог Сосию с парфянами. Можно принять. Все лучше, чем доклад от легата.

– Приглашай, – разрешил Агриппа.