Хроники забытых сновидений

Мать растерянно сидела на земле. Никакой раны на ее шее не было. Она изумленно смотрела на сына с топором в руке, на окровавленное свое платье.

– Что это? – спросила она. – Что?

– Не знаю, – тихо отвечал Саша, – я услышал шум и выскочил. Подумал, грабитель. А ты лежишь.

– Кровь на платье, смотри.

– Наверное, из носа кровь пошла и ты сознание потеряла.

Мать потрогала нос и испачкала его кровью.

– О господи. Помоги встать. Да убери топор, смотреть страшно.

Она умывалась в саду под краном, с которого сняла шланг, и приговаривала:

– Сроду я не теряла сознания.

Очевидно, свою убийцу она не помнила, а сын не сказал.

Пока мать замачивала в холодной воде с мылом окровавленное платье, он отмывал топор. Саше мнился на нем темный след чужой крови (чужой жизни, чужой смерти).

В эту ночь прошла над городом гроза. Мать не могла уснуть, трогала отчего-то заболевшую шею, при громовых раскатах крестилась. Наутро за завтраком говорила сыну:

– Ну и ночка. И для чего я поливала вчера? Такой ливень был страшный. Ты слышал?

Об этом, первом, случае Саша никому не рассказал. Рассказал о втором. Но всё в свое время.

Видимо, стоит пояснить, что Клава и Алексей после пропажи его жены свидания прекратили. Бог его знает почему. Возможно, им чудилось, что она вот-вот появится, и даже мнилось, что она сейчас здесь и смотрит из угла. А может быть, они оказались не нужны друг другу по-настоящему. Случалось, они сталкивались где-нибудь в булочной или на улице, но даже не здоровались. Смотрели мимо.

Действие наше прерывается и возобновляется вновь через десять лет, в 1993‑м.

Саше минуло двадцать три. Жил он в Москве, работал после армии в милиции, заочно учился на юридическом. Как писал в характеристике его начальник: надежный, спокойный, внимательный. В отпуск Саша приезжал в родной город, помогал матери по хозяйству (чинил крышу, поправлял забор, колол дрова, да мало ли дел в доме, где всех удобств электричество да летний водопровод в огороде).

Саша встречался с друзьями, их осталось немного: кто-то погиб, кто-то разбогател, многие пили, многие сидели. Сашу любили все. Он не был весельчаком, разговаривал мало, но слушал внимательно, никогда и никого не осуждал, советами не донимал.

В девяносто третьем он приехал домой в начале осени. Привез матери конфет, растворимого кофе, шерстяную кофту, копченой колбасы. Все это он купил в Москве (мать так и не побывала) на рынке. Кажется, на Черкизовском.

Поезд пришел рано утром, до света. Саша шел к дому знакомой раздолбанной дорогой вдоль заводских корпусов (стекла выбиты в цехах, ворота в стене заржавели). Уличные псы бежали за ним. Но не тронули. Саша закурил на ходу.

Он шагал и думал о всякой всячине, о том, что дорога становится помаленьку чужой (но все еще помнит его) и что дом его теперь не только здесь. Он думал, что в настоящем всегда имеются щели, сквозь них прошлое и выходит наружу серой тенью забора, дымом сожженной ботвы, гудком маневрового. Он был еще очень молод, но чувствовал, что прошлое всегда больше настоящего, даже прошлое совсем маленького мальчика, который едва научился себя осознавать. А будущего не существует, будущее – ничто.

За серым штакетником тянулся деревянный барак, в нем, в одной из комнат, доживал свой век сбивший Сашу водитель. Он выжил, но стал молчалив, так люди говорили. Жена уехала от него куда-то на юг, к яркому солнцу, ребенка увезла с собой. А он жил, разгружал вагоны, смотрел телевизор, курил едкие папиросы, женился на парикмахерше, и она говорила подруге, что иногда он сидит перед выключенным телевизором и смотрит, смотрит в него.

– Я его окликаю: Петя. Не слышит.

В поезде Саша ехал ночь. Вагон был плацкартный. За компанию с новоиспеченным лейтенантом Саша выпил стакан теплой водки. Спать не хотелось. Выкурил в тамбуре сигарету и пошел не спеша по составу, из вагона в вагон через лязгающие переходы. В плацкартных во всех было душно, а в узком коридоре купейного прохладно. У глядящего в ночь окна стоял поп в черной рясе.

Саша встал у соседнего окна.

Ростом поп был невелик, лицо заросло черным волосом, как у разбойника из учебника русской истории.

– Здравствуй, отец, – сказал Саша.

И получил ответ:

– Здравствуй.

– Ты давно в Бога веришь? Ну, то есть вот в школе учился, верил?

– Нет.

– Нет, – повторил Саша. – Нет. А когда поверил? И почему?

– Я на подлодке служил, – отвечал поп.

И мгновенно Саша вспомнил Ганса и Дитриха, для которых подводная лодка стала подводным гробом. Вспомнил и сказал:

– Ага, – как будто уже начал догадываться. – Там и поверил. А почему?

– Не знаю. Понял.

– А как? Что случилось?

– Да ничего.

Саша не уходил, поп не прогонял.

– Там, говорят, вам красное вино давали сколько влезет.

– Давали. Но не особо влезало.

– Тяжело было?

– Тяжело.

– И вот ты проснулся ночью в этом братском железном гробу на глубине километр и поверил, и тебе легче стало?

Поп рассмеялся:

– Ну, почти. Почти угадал.

– Но чудес ты никаких не увидел?

– Увидел. Палец на моей руке – и то чудо.

– Палец. А человек?

– Несомненно.

– Любой?

– Любой.

– И даже убийца детей?

– И даже.