Хрустальный ключ, или Жили-были мы

– Гром меня разрази, это и есть Митя. Только, боюсь, умом повредившийся.

– Вот и мы такими станем, – забыв про акцент, объявил граф. – Если немедленно не уедем.

Они смотрели, как у высокой стены деревянной крепости мечется маленькая фигурка Мити. Сверху смеялись солдаты в зелёных мундирах. Выкрикивали что-то, видимо, оскорбительное.

Тёма подумал, может быть, Митя хочет сдаться в плен? Но для этого (Тёма видел в книжках) нужно было идти с белым флагом или подняв вверх обе руки. Митя же приставил к крепостной стене длинную штурмовую лестницу и полез по ней, грозя с удивлением смотревшим на него солдатам в зелёных мундирах. Дождавшись, когда Митя вскарабкается на последнюю ступеньку, один из солдат ногой отпихнул лестницу, и Митя, вместе с нею описав широчайшую дугу, упал в воду. Солдаты захохотали.

Тёма оглянулся. Стёпка, переживая, следил за Митей, а граф куда-то исчез. Тёма инстинктивно схватился за сумку, но и она, и часы были на месте.

Митя, вынырнув, выбрался на берег и снова пошёл на штурм.

– Митя, стой! Убьёшься, дурак! – Стёпка выскочил из траншеи и через мостки бросился к нему.

Но Митя был уже на середине лестницы. Солдаты в зелёных мундирах стали её болтать и дёргать и тем его стряхнули. Митя полетел вниз, и если бы Стёпка не успел отпихнуть его в сторону, ударился бы спиной об острый камень, торчащий из земли. От Стёпкиного же толчка он упал в траву и остался неподвижно лежать, хотя на него со стен лили воду и стреляли шрапнелью из пищалей[33].

Стёпка подполз к поверженному и склонился над ним. Оглянулся на Тёму и отчаянно замахал руками. Тёма понял, что случилось что-то совсем непотешное и бросился к мосткам.

Не глядя друг на друга, Стёпка и Тёма под градом шрапнели (оказавшейся сушёным горохом, который, однако же, бил пребольно) подхватили неподвижного Митю и потащили на другой берег. Рука его прижата была к груди, и сквозь пальцы проступала кровь.

Они осторожно положили его под дерево. Митя медленно открыл глаза и тотчас снова смежил веки. Видимо, жизни его оставались считанные минуты – под рукой на мундире расплывалось алое пятно, и кровь капала на траву.

Меж тем ушла гроза, просветлело небо. Снизу послышался рожок и команда к обеду. Всё пустынное пространство обоих берегов зашевелилось, и из травы, из кустов и из-за камней целыми шеренгами поднялись солдаты – мальчишки тех же примерно лет, что Митя и Тёма со Стёпкой. С криками понеслись они к речке, на ходу скидывая мундиры. Вода закипела с двух сторон, но вместо ожидаемого побоища началось весёлое купание, с брызгами и хохотом.

Митя приподнял голову, Степка её придерживал; Митя простёр перед собой руку, как делали – Тёма видел на картинах – все знаменитые умирающие, заговорил негромко и торжественно:

– Коли вы по душу мою явились, то знайте – Богу известны и сердце, и совесть моя. И чисты они перед лицом царя нашего, Петра Алексеевича! Это и подтвердил я смертным моим подвигом, государя ради. И перед братом Данилою совесть моя невинна. Не разбивал я ключа, но не поверил он мне. Со врагами Петра злейшими, со стрельцами ушёл. И за брата государь на меня возгневался. Бог мне судия, мечталось мне и с братом замириться, но смерть сулит иное…

Он не договорил. Тёма, присмотревшись, склонился над Митей и вытащил из-под его разодранного мундира за крысиный хвост большую раздавленную свёклу, истекающую алым соком. Видимо, ею попали в Митьку из ручной мортиры.

Весть о воскрешении Митю не обрадовала. Хотя бы героическая смерть возвысила его в глазах Петра Алексеевича, если уж подвиг не случился. Но ничего, он чуть отлежится и снова бросится в бой…

Тёма отозвал Стёпку в сторону.

– Ну, теперь ты видишь – делать нам здесь больше нечего. Митя рехнулся, но жив и здоров. И с братом готов помириться. Всё, о чем просила Манька, мы исполнили. Поехали дальше!

– Может, ты и прав. Даже наверняка прав. Но… я не могу. Раз я ключ разбил, значит братья из-за меня поссорились. Из-за меня, получается, Данила со стрельцами ушёл, и за это царь Пётр Митю не жалует.

– Станешь вину искупать? Полезешь под репы и свёклы жизнью рисковать?

Тёма говорил тоном ироничным и покровительственным, но было ему не по себе. Ключ-то разбил он, а сколько народу из-за этого страдало! Но ещё большим стыдом стало бы признание своей вины. Конечно, лучше бы раньше рассказать, как оно было по правде, что ключ на самом деле разбил он сам. И лучше было бы с самого начала не врать. А ещё лучше вообще не врать. Никогда. На этой мысли Тёма и успокоился. Вот кончится эта история, и после неё Тёма начнёт новую, честную жизнь.

Но это потом. А пока нужно было убедить Стёпку отправляться к Фёдору Андреевичу. В поисках последнего аргумента Тёма посмотрел на небо. Хотел уже сказать, что времени у них всё меньше и меньше. Но не сказал ничего. Солнце стояло точно там же, где оно было, когда уезжали от деда Данилы. Проследив его взгляд, и Стёпка взглянул на солнце.

– Значит, остаёшься? – Тёма старался говорить безразлично.

Стёпка в ответ кивнул.