Хвала и слава. Том 2

Япуш заметил, что самогон подействовал и на женщину и что под влиянием алкоголя она впадает в неприятный, патетический тон. Он подумал: «Она, конечно, не поняла того, что я говорил об Ариадне, в ней тоже есть какая-то искусственность. Это не Эльжуня».

— Ведь и вы видывали такие вещи, — сказала Сабина.

Януш почесал голову.

— Я был в Испании.

— Что? — удивилась Сабина.

— Нет, нет, не удивляйтесь. В качестве корреспондента.

— Ага, всегда как наблюдатель.

— Человечеству порой нужны наблюдатели. Не так ли?

Сабина молчала.

— Впрочем, я живу в Польше, а война продолжается уже четыре года. Так что многое повидал.

Но Сабина вернулась к теме, которая ее интересовала.

— А зачем вы ездили в Испанию? Наверно, сидели себе спокойно в Мадриде как корреспондент. Выезжали на прогулки, а вам говорили, что это фронт. Были в боях?

— Один раз, но был.

— Расскажите, как там было.

— Да очень просто. Пришли ко мне с паролем. Я передал письмо и… остался. В качестве корреспондента. Потом меня переправили в Мадрид…

— Вон даже на что вы решились, — сказала Сабина с иронией. — Чисто интеллектуальный интерес. Испытание впечатлительности.

— Может, это и неплохо по нынешним тяжелым временам?

— Ну и как же все-таки было в Испании?

— Это было чудовищно. — Януш встал из-за стола и прошелся по комнате. — Понимаете, страшно. Казалось бы, после этого действительно жить невозможно. И все-таки живешь. Это была не война… Когда не было в кого стрелять, расстреливали своих. Мне казалось… что человек находит удовольствие в том, чтобы убивать. Каждый человек… Ну, а я все-таки живу, как видите. Такова моя жизнь, но как-то держусь. Подчиняюсь всем тем законам, которые направляют повседневное человеческое существование.

— Человеку порою приходится быть жестоким, — произнесла Сабина, помрачнев.

— Тут дело не в жестокости. Конечно, это тоже страшно — руины после бомбежки, поле битвы, как здесь, под Сохачевом… Какие-то груды… трупы молодых людей, нет, но суть не в этом. Дело в том, что под эти убийства немедленно подводятся какие-то идеи. До или после. Под свой чудовищный инстинкт убийцы подводят какие-то высокие цели. Возьмем, например (под влиянием алкоголя Януш перешел с Сабиной на «ты»), то, что нас окружает. Ведь все их идеи глупее чертовой задницы. Да еще с приставным хвостом. Я имею в виду не их жестокость, а цинизм, полнейшее разложение…

Сабина развела руками, как бы удивляясь.

— Ваш подход несколько странен. Видите человека не совсем так, как надо. И при этом немножечко поэтизируете. Вы случайно не сочиняете стихи?

Януш вдруг смутился и начал торопливо уплетать жирную ветчину, заедая ее помидорами, словно желая показать, что он вовсе не поэт. Что он обыкновеннейший из смертных, который ест, как и все другие, и обожает жирную ветчину и красные помидоры.

— Когда-то пробовал, — сказал он.

— Да, — веско произнесла Сабина. — Если не ошибаюсь, я когда-то уже слышала нечто в этом роде. По-моему, эти вещи надо разграничивать — если вы пишете стихи, то зачем же было ездить в Испанию?

— Эх, опять вопросы! Разве я здесь на допросе?

— Боже Избави! Но, право же, я не очень-то вас понимаю.

— Одним словом, вновь и вновь задается вопрос: «Кто вы такой?» А ну-ка повторите, как сказала бы простая баба? Так, как вы спросили сначала.

Сабина засмеялась и повторила «по-деревенски»:

— А вы кто же будете?

— Не знаю и не скажу. Не хочу быть вашим осведомителем, особенно по части того, что касается моей собственной персоны.

Сабина задумалась, глядя прямо перед собой.

— Интересно, каким бы вы были, если бы не пережили революцию в России, не ездили в Испанию и теперь не сталкивались с немцами…

— А я не сталкиваюсь с немцами.

— Не в том дело, но я не могу представить себе человека, настолько толстокожего. Даже после всех испытаний вы по-прежнему замыкаетесь в себе и всего сторонитесь.

— Ни в коей мере. Я просто знаю… знаю, что все минует, и к тому же очень скоро. Вернее, не все минует — ибо революция не миновала, но все изменяется очень быстро. Жизнь у человека очень короткая, даже коротенькая, — и я стараюсь продержаться это весьма короткое время в неизменном состоянии. Разве это грех?

— Перед лицом тех перемен, которые вас сотрясают, это, может, даже и грех.

— Ох и мудрая же вы баба, премудрейшая! Но боюсь, что вы предпочитаете теорию практике. Вы слишком привязываетесь к тому, что, к сожалению, легко может измениться.

— Некоторые принципы остаются неизменными.

— Зато другие зыбки, как океан-море. Это действительно так, пани Сабина, поверьте старому стреляному воробью.

— Возможно, и старому, — произнесла Сабина с улыбкой (наконец-то!), — но стреляному ли?..

Януш не ответил улыбкой на улыбку. Напротив, он с серьезным видом рассматривал руки Сабины, которые покоились на краю стола.

Руки натруженные и заскорузлые, совсем крестьянские, знакомые с тяжелой работой. Некогда прекрасные — это было видно, — до чего же они теперь огрубели, покрылись мозолями и шрамами от обморожений. А может, не только черная работа наложила на них свой отпечаток?