Читаем Хватит врать полностью

Я почти уверен, что мой возлюбленный не сделает ни шагу мне навстречу, он ведь потребовал, чтобы все оставалось в тайне, наложил на нас печать молчания. Остальные обязательно заметили бы странность, если бы, например, он со мной поздоровался, даже если бы просто издали помахал рукой. Потому что, как я сказал, мы были из разных кругов, которые не пересекались: смыкание их, даже случайное, даже мимолетное, было попросту невозможно. И о том, чтобы так рисковать, не может быть и речи, это я понимаю.

Конечно, я это понимаю, но все же в глубине души рассчитываю на какой-то знак, который был бы заметен только нам: задеть плечом, что могло бы выглядеть чистой случайностью, украдкой подмигнуть, так, чтобы никто не увидел, улыбнуться на ходу. Я мечтаю об одной мимолетной улыбке.

Но не происходит ничего. Совсем ничего.

Он становится буквально неуловимым. Такое впечатление, что он прибегает в лицей в последний момент, уходит, едва прозвенит звонок, а из класса как будто вообще никогда не выходит.

А в те редкие мгновения, которые мне все же достаются, – во дворе на перемене, в школьных коридорах – абсолютное безразличие. Хуже, чем просто холодность. Внимательный наблюдатель заметил бы даже какую-то враждебность, желание держаться подальше.

Его непроницаемость меня убивает. Она подтверждает любые гипотезы.

Задаюсь вопросом: а вдруг он жалеет? Вдруг для него это оказалось просто безумной выходкой, трагической ошибкой, причудливым задвигом? Он ведет себя так, будто ничего не произошло или все должно быть забыто, шито-крыто. И больше чем забыто: может, даже вычеркнуто из жизни. Вдруг разом у меня перед глазами оказывается лишь одно: его недовольство. Я чувствую отрицание того, что толкнуло нас друг к другу, перечеркивание самой этой картины.

Чтобы увернуться от такого финала, от полного отлучения, пытаюсь смягчить приговор: может, я его просто разочаровал, оказался не на высоте по сравнению с его ожиданиями, не утолил его страсть. Я твержу себе, вопреки очевидному: всё еще можно исправить, подумаешь, разочарование, можно наверстать. И вот уже я надеюсь, что смогу выпросить себе второй шанс. Становлюсь заложником этой возможности загладить свою вину.

Но, естественно, мне тут же приходят в голову моя худоба, близорукость, хилое тело и уродливый жаккардовый свитер, да еще кажущееся высокомерие, которое отталкивает; с таким количеством недостатков чего и ждать, как не провала. И я опять становлюсь тем же, кем был и раньше: не тем парнем, который нравится, а тем, кто вызывает недоумение. И я говорю себе, что понравиться я мог только на время объятий, только в раздевалке. Что это было всего лишь иллюзией.

Так я узнал муку ожидания. Потому что не хочется признавать поражение, соглашаться, что у нас нет будущего, что это никогда не повторится. Я убеждаю себя, что он сделает шаг мне навстречу, что иначе не может быть, что воспоминание о наших сплетенных телах пересилит его сопротивление. Я говорю себе, что это была не просто постельная история, а неизбежность. А с неизбежностью бороться бессмысленно. А если бороться, то все равно она в конце концов возьмет над нами верх.

Я узнал муку тоски по другому человеку. По его коже, члену, по всему, что мне принадлежало и было у меня отобрано, по всему, что я должен получить назад или сойду с ума.

Потом я напишу об этой тоске. О том, как невыносимо лишиться человека. О том, в какую пустоту от этого погружаешься, в каком жалком положении оказываешься. Напишу о грусти, которая тебя разъедает, о подступающем безумии. Это станет основой моих книг почти помимо моей воли. Иногда я задаюсь вопросом, писал ли я вообще о чем-то другом. Может, я так никогда и не смог оправиться от того, что путь к близкому человеку закрылся. Словно это заняло все мои мысли.

Смерть многих друзей, еще молодых, усилит эту мою странность, эту боль. Их безвременный уход будет погружать меня в пучину растерянности и тоски. Мне придется учиться их переживать. И писательство может оказаться хорошим способом выжить. Не забыть ушедших. А продолжать диалог с ними. Но сама эта тоска, очень вероятно, берет начало от того первого отказа, от глупых любовных мук.

Я узнал, что у тоски есть осязаемость. Она напоминает темные воды реки, а может, даже нефть, во всяком случае, какую-то липкую жидкость, в которой можно испачкаться, в ней барахтаешься и тонешь. Или она густая, как темнота, неопределенное пространство, в котором нет ориентиров, где можно обо что-то удариться, и ты ищешь свет, хотя бы искорку, что-то, на что можно опереться, что может вывести. Но прежде всего, естественно, тоска – это тишина, тишь, которая тебя опутывает, давит на плечи, в которой подскакиваешь, едва услышав любой неожиданный непонятный звук или посторонний шум.

Чтобы не уйти под воду полностью, я нашел лишь одно средство: я вспоминал его тело, светлый, с прожилками кровеносных сосудов, член, родинки. Это ослепительное воспоминание спасало меня от распада.

Пройдет девять дней, прежде чем он снова сделает шаг мне навстречу.

Перейти на страницу:

Похожие книги