Хватит врать

А дальше? Дальше – новые тайные свидания. В основном у меня в комнате: это удобно, и он идет на поводу у этого удобства. Более частые встречи, требующие изобретательности, организованности и осмотрительности: иногда мы чувствуем себя как заговорщики. Тогда еще нет мобильных телефонов, мне приходится звонить ему домой: когда слышу в трубке незнакомый голос, я иногда вешаю трубку, но часто представляюсь другим именем, в конце концов, может же у Тома быть приятель по имени Венсан, от них все без ума [10] (кстати, Венсан – еще одно имя, которое я использую потом в своих романах). Или я оставляю записку в его шкафчике (каждому ученику в начале года выделяют свой шкафчик) с указанием дня и часа, но без подписи или другого знака, который бы о чем-то говорил; он мне отвечает тем же способом. Бывает и так, что мы договариваемся о следующей встрече еще на предыдущей, выходя из комнаты, но так случается реже, как будто в такой схеме есть что-то вульгарное, что низвело бы нашу историю до уровня одержимости сексом.

Еще мы прогуливаем уроки, сказавшись больными; он говорит, что это вызовет подозрения: в такие дни он нервничает.

Мы занимаемся любовью.

Я опускаю лямку его майки. В тот момент мне кажется, что не существует жеста более чувственного, сильнее кружащего голову.

Он снова и снова прижимается спиной, потом гладит мой живот и бедра.

Он передает мне свою сигарету, чтобы я тоже затянулся. Я закашливаюсь. Печально.

Притрагиваюсь языком к каждой родинке на его теле. Их тридцать две, я посчитал.

Меняю ему повязку. Он поранился саженцем виноградной лозы, ветка воткнулась глубоко в тело.

Вижу, как он задремывает, голова скатывается влево, и он тут же просыпается.

Он вставляет наушники своего плеера «Волкман» мне в уши: хочет, чтобы я послушал Брюса Спрингстина.

Он пританцовывает передо мной, будто в легком подпитии, под приглушенное эхо песни, доносящееся из наушников. Мне кажется, я сплю.

В остальное время – объятия, рот и анус.

Как-то раз я предлагаю ему пойти в кино. Я заготовил доводы, чтобы его убедить: в Клубе почти никого не бывает, особенно на дневных сеансах, а среди редких посетителей в основном пожилые, и мы не рискуем, что нас узнают. Добавляю еще одно предложение: он зайдет первым, и, если через пять минут, когда уже начнется реклама, он не выйдет, значит, путь свободен и я тоже могу войти. Он понимает, что я все продумал. Я говорю: а что мне остается, с ним-то. Он спрашивает: это что, упрек? Я отвечаю, что ничего подобного, просто я не забыл того, что он мне объяснил в первый же день в том кафе с пьянчугами.

Я открыл для себя кино четырьмя годами раньше, когда мы покинули деревню и квартиру над школой с тополями и переехали в Барбезьё: кино оказалось для меня как свет в окошке. Кинотеатр был, в общем-то, скромный: мало мест, слабая техника, мало сеансов, но для ребенка, приехавшего из деревни, такого, которому приходилось каждый вечер ложиться спать в полдевятого и, несмотря на все мольбы, отговорки и комедии, не удавалось урвать хотя бы несколько дополнительных минут, для ребенка, который никогда не видел ни одного фильма, это оказался новый мир. Для начала, мне понравились темнота зала, мягкие глубокие откидные кресла каштанового цвета (а в то время каштановый цвет не кажется ужасным), гигантский экран (в моих воспоминаниях он такой и есть, а на самом деле чуть меньше) и запах попкорна (и плесени тоже, поскольку там царила вечная сырость). Даже заставка Жана Минёра мне нравится, я жду появления улыбающегося мальчишки, который бросает кирку в цель, я знаю, что он попадет в «тысячу», что дальше появится номер телефона [11], а потом уже и фильм начнется. В двенадцать-тринадцать лет я не хожу смотреть фильмы, подходящие мне по возрасту: например, мультики Уолта Диснея, кажется, я их вообще так никогда и не видел, не заполнил этот давний пробел, не увлекаюсь ни боевиками, ни фантастикой, не смотрю даже «Бум» [12], который тогдашние подростки знают наизусть, все это как-то само собой оказывается мне неинтересно, а выбираю я, наоборот, фильмы для стариков: Франсуа Трюффо, Андре Тешине, Клода Соте, а еще скандально известные фильмы, вроде «Раненого человека» Патриса Шеро или «Одержимой» Жулавски. Когда я признаюсь в этом Тома, он говорит: меня это не удивляет.