Хватит врать

(Примешивается ли к моему смятению малая толика страсти? И так ли уж это непристойно, если да? Ведь мне вернули Тома почти точь-в-точь таким, как он был; чему же удивляться, если моя страсть тоже возобновилась точно такой, как была?)

Мы доходим до Большого театра, легко находим такси, едем по улице Л’Эспри де Луа, проезжаем эспланаду Кэнконс, потом – по набережной, минуем здание Биржи, желтый фасад сияет яркой охрой, утреннее солнце отражается в высоких окнах, словно подает ослепительные знаки, мы едем вдоль Гаронны, и я невольно представляю себе (сумасшествие такое, что ли?) всех молодых людей, которых выловили из нее утопленниками, думаю об этих пропавших юношах, которых нашли только спустя несколько недель, и так и осталось невыясненным, прыгнули ли они в реку с моста сами или нечаянно поскользнулись на набережной или их спихнули в эти узловатые воды; когда-нибудь я попробую написать книгу об их необъяснимых исчезновениях, о тайне этих смертей, мы проезжаем неподалеку от квартала Сен-Мишель, куда я частенько заходил, когда учился в лицее Монтеня, подкатывают воспоминания о том, как я возвращался ближе к утру на неверных ногах, я вполне мог бы оказаться одним из тех утонувших юношей, дальше путь лежит через несколько более мрачных улиц, которых современные переделки не коснулись, а потом выезжаем на улицу Кур-де-ла-Марн и наконец-то добираемся до вокзала Сен-Жан. Вход теперь ничуть не похож на тот, что был мне знаком. Это было грязное, ветреное, малоприятное место, а теперь с этой стороны площади бесшумно скользит сверкающий трамвай.

Пока мы едем, я говорю: я тебя даже не спросил, что ты делаешь в Бордо. Он отвечает, что он тут ненадолго, приехал на собеседование, чтобы устроиться на стажировку в замок Медок. И поскольку собеседование было вечером, ему пришлось остаться на ночь, теперь же он уезжает в Нант, где у него учеба. Я спрашиваю: планируешь заняться виноделием? Он хихикает. И говорит: нет, планирую заняться экспортом.

Мы входим в здание вокзала, погружаемся в вокзальный гомон, я узнаю эти стены в розово-коричневом мраморе, эскалаторы, которые поднимаются из зала ожидания. Думаю, что, наверное, я должен был бы распрощаться с ним в такси. Меня удивила его настойчивая просьба проводить его на перрон, но я с легкостью согласился. Я спросил: здесь по-прежнему ходит поезд «Коралл»? [14]

Он ответил: да. На этом же поезде и я ездил в пятницу вечером, когда возвращался из Бордо на выходные. Помню раздвижные двери, и гармошки между вагонами (слова «состав» тогда не было), и грохот, который они издавали, пропуская тебя из вагона в вагон, густой запах туалета – смесь ароматов мочи и хлорки, узкий проход вдоль закрытых купе, куда могли посадить по восемь человек, курильщиков, военных, которые уехали из своих гарнизонов в двухдневное увольнение, их форму, их скатки оливкового цвета, их раскрепощенную мужественность. Я вспоминаю, каким долгим казался мне этот путь, он был не таким уж длинным, но мы останавливались на каждом полустанке, это тянулось бесконечно, чтобы отделаться от скуки, я читал книги: я прочел Дюрас и Гибера в поезде «Коралл», среди молодых военных. Я выходил в Жонзаке, это ближайшая к Барбезьё станция (в самом Барбезьё станции не было: жители некогда объяснили, что она им ни к чему), мать ждала меня в машине на парковке. Она не знала ни о Гибере, ни о молодых военных. А может, притворялась, что не знает, и мы с ней об этом не говорили.

Я представляю себе, что Люка сейчас остановится в Жонзаке. Но также я представляю его себе и на станции Шателайон-Пляж, в старомодном курортном местечке, где у меня есть собственность, дом на берегу моря, который я как-то сгоряча купил и который однажды станет «домом у Атлантики». География всегда была для меня самой вдохновляющей частью литературы.

Он не мог знать, о чем я думаю. И все же вдруг говорит: вообще-то вы не сказали, работаете ли сейчас над новой книгой…

Я вглядываюсь в него озадаченно. В обрамлении розового и каштанового мрамора, в суматохе прибытий и отъездов я всматриваюсь в этого сына так, словно он только что показал мне свое настоящее лицо, словно все, что я считал, что о нем знаю, оказалось ошибочным, и вдруг я обнаруживаю его лишенным той наивности и невинности, которые так ему шли.

Картинка: двое мужчин застыли среди мельтешащей толпы.

Я спрашиваю: а ты знаешь, что я пишу книги?

Он отвечает: я знаю, кто вы. Я знал это с той минуты, когда вы оказались передо мной на улице у отеля.

Он утверждает это, не хвастаясь, но не без апломба.

В эту минуту я предполагаю, что, может быть, он видел меня когда-то по телевизору, что у него прекрасная память. Может статься, он читал какую-нибудь мою книжку, но это вряд ли: двадцатилетние мальчики моих книг не читают, уж во всяком случае это редкость.

Он прерывает мои размышления: отец мне о вас рассказывал. Однажды, когда вас показывали по телевизору, он сказал, что дружил с вами в лицее.