Хватит врать

Улыбка тоже исчезла. У меня в памяти запечатлелась ее бесшабашность, лучистость. Теперь он был совершенно серьезен. Возможно, это не только сдержанность, но и смущение перед новой встречей, случившейся через столько лет? И, кроме того, встречей организованной, предопределенной. Когда случайность исчезает, остается своего рода формальность.

Однако в первую очередь мне бросился в глаза его загар. Я сказал об этом своем наблюдении вслух, получилось начало разговора не хуже других, и мы таким образом обошлись без общепринятых приветствий, от которых все чувствуют себя неловко. Он ответил: это потому, что я теперь живу в Калифорнии, а там всегда солнце, вы же сами знаете.

Он пояснил это «сами знаете»: «Как-то я наткнулся на интервью, где вы рассказываете, что часть года живете в Лос-Анджелесе. Иногда мне казалось, что когда-нибудь мы с вами встретимся. Конечно, Лос-Анджелес огромный, ему просто конца не видно, ну, кому я объясняю, но все-таки бывают же совпадения… Но совпадения не произошло. И позвонить вам я не мог, потому что ваш номер у меня не сохранился».

Я спросил, чем он занимается в Калифорнии. Он объяснил, что работает на одного известного виноторговца, это большое хозяйство, которое закупило французские сорта винограда и разводит их в Америке, он там коммерческий директор (он назвал свой пост по-английски, это уж я сам перевел). И я подумал: ну вот, хоть кто-то реализовал планы, которые лелеял в юности.

Я говорю: и ты приехал в Шаранту в отпуск?

Тут же – да, потребовалось всего две-три секунды, это было совсем недолго, но очень заметно – по тени, упавшей на его лицо, по тому, как он заморгал, по нервным движениям рук, да и просто по внезапной грусти я понял, что случилось несчастье.

Я понял, какое именно несчастье случилось.

Он подбирает слова. А я не хочу, чтобы он их произносил. Я не хочу их слышать. Можно же отказаться слышать слова, которые причиняют боль, как конь отказывается брать барьер.

И я опережаю эти болезненные слова, я говорю: когда это случилось?

Он отвечает: пятнадцать дней назад, мне пришлось срочно прилететь.

И он рассказывает, как прогремела эта неожиданная, словно гром среди ясного неба, новость: звонок, раздавшийся среди ночи, разница во времени, неопределенность, странное гудение в трубке, и он просит повторить, чтобы быть уверенным, что правильно понял, хотя вообще-то все и так ясно, но ему необходимо подтверждение.

Пока он говорит, я вспоминаю с кристальной четкостью один понедельник в мае 2013 года. По моему времени это случилось около половины десятого утра: я включил телефон, который всегда выключаю на ночь. Как раз закончил готовиться к очередной встрече. Я успевал туда вовремя (а я всегда прихожу вовремя) и уже приготовился выйти из квартиры, сесть в такси. Но телефон сообщил мне, что меня ждет голосовое сообщение. Я нажал на кнопку, чтобы его услышать. На экране появилась надпись «Мама» и рядом время: 8:21.

И я сразу все понял.

Я всегда представлял себе, что это случится иначе. Что я сниму трубку, когда она мне позвонит, чтобы объявить эту скорбную новость. Что она скажет: твой отец умер. Впрочем, уже несколько месяцев пульс у меня учащался, когда надо было ответить на ее звонок. Я не думал, что она оставит сообщение, что ей придется поступить именно так, что у нее не будет выбора. Потом я подумал, что она могла бы попросить меня перезвонить и сказать все вживую. Но это было бы глупо, конечно. Один лишь звук ее голоса – вот именно, что не живого, а помертвевшего, во всяком случае, разом вымотанного и перебиваемого рыданиями, – уже стал для меня подтверждением. Она сказала: это мама, всё кончено, папа ушел. Слова, которые нас убивают, – самые простые слова. Почти детские.

Потом? Я позвал С., который был в это время в ванной. Мне пришлось позвать дважды: с первого раза я и сам себя не услышал. По звуку моего голоса он тоже сразу все понял. Он не стал задавать вопросов, а просто подошел меня обнять. Я стоял у окна и смотрел на верхушки деревьев, на фасады домов по улице Фруадево, где я тогда жил, или уже ни на что не смотрел, и он просто подошел сзади и обхватил меня руками. В этот момент у меня полились слезы. Я уже не помню, произносил ли я какие-то слова. Не думаю. Надо спросить у С. У него отличная память. Он никогда ничего не забывает.

По ходу дела, продолжал Люка, к нему вернулась способность мыслить логически: подготовить срочный отъезд в Барбезьё, узнать, когда ближайший рейс из Лос-Анджелеса в Париж, заказать в интернете билет на самолет и билет на поезд, к счастью, были свободные места, произнося это «к счастью», он улыбается, собрать сумку, отменить встречи – практические, четкие, материальные дела, которые отвлекают от горя, по крайней мере на несколько минут, но вот потом уже пришлось бороться за все, что еще возможно спасти, начиная с этих самых минут, одну за другой. Нужно было продержаться. Вытерпеть еще минуту. Потом еще одну.

Через двадцать четыре часа он был на месте.