Хватит врать

Очевидно, растерянному сыну предстоят бессонные ночи. Лишиться отца – уже серьезное испытание. Оно еще тяжелее, если человека не стало в таком возрасте, когда его смерти никто не ожидал. Но уж совсем нестерпимая, невыносимая боль – если тот решил свести счеты с жизнью по собственной воле. И тогда всё снова и снова будет прокручиваться у сына в голове. Терзать грудную клетку. Он будет припоминать события последнего времени, пытаясь отыскать там знак, какое-то разъяснение, хотя бы намек, и будет сердиться на себя за то, что не разглядел безнадежности (ведь в конце концов всё упирается в нее, так?), но будет снова и снова приходить к одному и тому же неутешительному выводу: он ничего не понимает. И единственное, в чем он может быть уверен, – это собственное горе.

Я спрашиваю, как дела у его матери, которую тоже, конечно, не могла не подкосить эта трагедия.

И тут Люка опускает голову: понурился так, будто получил новый удар и совсем измучен.

Он говорит, что матери на похоронах не было. И добавляет, словно в жалкой попытке оправдать ее или просто заполнить паузу, что там и вообще почти никого не было, что из прихожан в церковь пришли совсем немногие. Он говорит, что отцу в конце концов аукнулась его нелюдимость.

Я возражаю, что вряд ли отступничество супруги вызвано только его нелюдимостью. Что наверняка произошло что-то еще.

Он поднимает голову: настал момент, когда ему придется рассказать, что произошло; на самом деле он, наверное, для этого меня и позвал – чтобы эта история все же была рассказана, причем рассказана человеку, способному ее понять.

Несколько лет назад, точная дата не упоминается, Тома Андриё решил полностью изменить свою жизнь. Эти изменения вступают в силу стремительно. Ничто их не предвещало, заранее он ничего никому не говорит, но тем не менее все уже организовано.

Он собирает всю семью: родителей, жену, сына – в просторной кухне на ферме, он серьезен, собран, не вздрагивает, не откашливается – сыну это запомнилось: отсутствие сомнений, взволнованности, только решимость в сочетании с хладнокровием; что было самым запоминающимся, продолжает он, так это спокойствие и тишина: муха пролети – было бы слышно; он выразился именно так, и он еще ничего не сказал, а все уже будто приготовились к взрыву, и он без околичностей объявляет им, что уходит.

Можно себе представить то замешательство, непонимание, остолбенение и даже крик, которого они не могут сдержать, гнев, который на него обрушился, возможно, мольбы – матери или жены, но все это не находит отклика. Он требует тишины. Говорит, что пока не закончил, что должен еще что-то им сообщить.

И объявляет, что уходит и из дома, и с фермы, что для него с этим покончено, что отцу нужно будет найти кого-то другого, взять помощника или компаньона, кого-то, кто согласится в это

ввязаться, что, когда придет время выходить на пенсию, надо будет продать это кому-то, кто подвернется. И добавляет, что, оставляя ферму, он отказывается тем самым от всех прав на нее, отказывается наследовать землю, он больше не имеет к этому отношения, его это больше не касается.

Он продолжает свою речь – теперь уже без такого эффекта, голос у него монотонный, он смотрит прямо перед собой, на собравшихся родных, но словно не видит их, как будто они исчезли, как будто он обращается к бескрайним полям, ветру, облакам, бегущим по небу в оконном проеме.

Он объявляет, что нанял адвоката, чтобы оформить развод, что ему важно все оформить по правилам, чтобы это был официальный развод и все бумаги – в порядке, чтобы ничего не осталось недоделанным и его жена могла, если захочет, начать жизнь с новой страницы, чтобы ей ничего не мешало, не связывали никакие узы. Объявляет, что оставит ей все деньги, все семейные ценности, ничего не возьмет с собой.

И сын видит в этом не щедрость или бескорыстие, а скорее способ полностью перечеркнуть отношения, порвать с прошлым, сжечь все мосты.

Он добавляет, что сын уже взрослый, заканчивает учебу, он удачно выкрутился и теперь легко получит работу, перед ним полно возможностей, весь мир для него открыт, так что он за сына больше не тревожится, желает ему удачи и уверен, что удача не заставит себя долго ждать. Он говорит, что он свое дело сделал. Сыну запомнились эти слова. В ту минуту они пронзили его, словно шпага.

Он говорит, что уезжает далеко, куда – не скажет, искать его и пытаться с ним общаться – не надо, просто исчезнет, вот и все.

Он не испытывает никакого сожаления, ничего не объясняет. (Думаю, он действовал ровно так же и потом, когда решил повеситься.)

Часом позже он уехал.