Хватит врать

А я-то все продолжал думать: как вообще можно смириться с такой неопределенностью, с такой потерей, которая все же не смерть, с такой недосягаемостью, которая все же преодолима, с таким призрачным существованием, как приспособиться, как скрыться от накатывающей, будто морской вал, потребности исправить этот обман, положить конец притворству, не терпеть больше это странное положение, да и просто эту тоску (к которой то и дело возвращаешься). Мы можем, конечно, уважать чужой выбор (даже если считаем его эгоистическим), но ведь есть еще своя собственная боль, свой гнев и своя грусть, с которыми надо справляться. И я не задал этого вопроса брошенному сыну.

А потом однажды, когда его никто и ждать не ждал, отец вернулся в родные места. Поселился на одной ферме неподалеку.

Это было в прошлом году.

О его возвращении заговорили, и постепенно слух дошел и до его близких. Однако никто не бросился узнавать, как у него дела. Ни его родители, для которых он как будто умер. Ни бывшая супруга, которая вернулась в Галисию, снова вышла замуж и не хочет больше о нем слышать.

И только сын, приехав в очередной раз во Францию, решил его навестить.

Он говорит, что отец сильно изменился, ужасно постарел, почти до полной неузнаваемости. К его большому удивлению, он все же пригласил его к столу, спросил, не хочет ли сын что-нибудь выпить, как будто они только вчера расстались, как будто не было нормальной жизни, рассыпавшейся по одному щелчку пальцев, а потом – того «затемнения», восьми лет непроглядной тьмы. Сын принимает приглашение, садится к столу, смотрит на этого поистрепавшегося мужчину с морщинами вокруг глаз, не испытывает никакого сочувствия, не видит больше их хваленого сходства, семейной неразличимости и даже сомневается, а была ли она раньше. Единственное, что ему кажется знакомым, – это нелюдимость.

Начинается разговор, но он быстро сводится к банальностям, междометиям, быстро оказывается, что говорит один сын. И тут он в конце концов задает неизбежный вопрос, просит объяснить тот уход и это возвращение. Отец не отвечает, даже не пытается оправдаться. Упрямо молчит. Сын спрашивает, испытывает ли он хотя бы сожаление, что так поступил. Тот поднимает голову, смотрит на своего ребенка. И говорит: нет. Он говорит: я мог бы сожалеть, если бы у меня был выбор. Но выбора у меня не было. Больше он ничего не говорит.

Я спрашиваю у Люка, понял ли он эти слова отца.

Он отвечает, что да. Уточняет: теперь – да. Они подтвердили его давние догадки. Я говорю: твои догадки? Голос у меня слегка дрогнул. Он это заметил. И смотрит на меня, не отрываясь, явно желая дать мне понять, что мы говорим об одном и том же, что он понял

.

Он говорит: я думаю, это начало складываться у меня в голове в том отеле в Бордо, но не тогда, когда вы меня окликнули в холле, приняв за отца, и не тогда, когда вы сказали, что я на него похож, в общем-то, вы были далеко не первым, нет, это случилось на несколько минут позже, когда вы не могли говорить, а просто смотрели на меня, я понял, что вы его любили, что вы были влюблены в него, это било в глаза. И вот в тот момент я вас узнал, я знал, кто вы, я знал, что вы – гей, вы же говорите это в телепрограммах, если вас спрашивают, отвечаете без колебаний. Когда я приехал в Нант в тот день, я отправился прямиком в книжный, я искал ваши книги, я нашел: «Его брат», «Парень из Италии» и «Решиться на прощание», я купил все три и сразу же их прочел. Эти книги только подтвердили мои догадки. В книге «Решиться на прощание» вы пишете письма мужчине, которого любили, который вас оставил и никогда не отвечает, и вы все время путешествуете, стараясь его забыть. Я говорю: это не я пишу тому мужчине, это женщина, моя героиня. Он отвечает: кому вы это рассказываете? И продолжает: в «Его брате» героя просто зовут Тома Андриё. Вы будете мне объяснять, что это случайность? Я опускаю взгляд, спорить – значило бы усомниться в его уме. Он наносит последний удар: в книге «Парень из Италии» описана двойная жизнь – история мужчины, который не может выбрать между мужчинами и женщинами и врет. И я понял, что ваши романы – как фрагменты пазла, нужно было только собрать его, и возникал понятный образ.

Через восемь дней я вернулся в Лагард к родителям. Я выждал момент, когда остался с отцом наедине, и сообщил ему, что вас встретил. Я почувствовал, как удачно, что моей матери не было в тот момент поблизости. Вы бы видели его лицо в тот момент: там все было написано.

Однако он ничего не сказал, даже сделал вид, что не придает этой новости значения, но было поздно: уже было то мгновение, когда он только услышал, что я виделся с вами, мгновение, когда ноги у него подкосились, он даже не шевельнулся, но, клянусь вам, это выглядело так, будто у него подогнулись колени.

И в этот момент я понял совершенно точно, что он был влюблен в вас, что такое действительно было: мой отец, влюбленный в парня-ровесника.

Это было неоспоримо.

Мне даже не понадобилось ни о чем его спрашивать.