Клеопатра

Через несколько дней неожиданно приехал Антоний. Один. И стража преспокойно пропустила его. Маргарита играла с Антулёсом, ей доложили о приезде гостя. Она вышла в атриум в домашнем шерстяном платье, белом, широком. Быстрыми движениями обрисовывались груди круглые и чуть выступающий живот. Прошло уже так много времени от рождения сына, а она всё ещё вдруг испытывала насладу, быстро и резко двигаясь, как будто тело всё ещё хранило память о набухших грудях и толстом животе, об этой телесной неуклюжести последних дней перед родами... Антонию показалось, что у неё слишком круглые щёки. Он передал ей, что Цезарь очень занят. Она подумала, что Цезарь не посылал его к ней. Она вдруг повела его в один из внутренних дворов, смутно напоминавших ей внутренние дворики в александрийских дворцах. Ирас играла в мяч с Антосом. Маргарита перехватила мяч и вошла в игру. Антоний пристально смотрел на неё, это тяготило. Она громко говорила с Ирас и слишком живо подбегала к сыну... Марк Антоний обедал с ней, затем они перешли в спальню. Ей отчего-то показалось, что его серые глаза излучают жар... горячие глаза... и руки тоже были горячие и не тяжёлые... А волосы — каштановые, светло-коричневые, чуть дыбились надо лбом... Было ещё светло... Она смотрела на него с детским любопытством... Влажность, вхождение фалла, это падение сердца вниз... а куда оно упало?.. вылетело из груди и упало на ковёр... Не говорили ещё ни о чём, но ведь она знала, что ведь с этим человеком ей возможно будет говорить... Потом снова — сердце теснит, задыхание — лёгкий вдох-выдох, в животе ощущение странной сладости... И уже не один раз, и не один день... Несколько раз он оставался с ней ночью. Она догадывалась, что Цезаря нет в Риме... Она забыла о Цицероне, то есть забыла в определённом смысле... Теперь взаимные ласки прерывались словами, многими словами... Она его любила. За этот его спокойный нрав, почти кроткий. Она прозревала в его натуре коварство, или нет, лёгкую вяловатую хитрецу. Щурил хитровато подслеповатые глаза, ночью раскрылись серые широко и горячо...

   — Я могу сказать, что я счастлива, — сказала она Ирас.

   — Можешь сказать, или счастлива?

   — Я просто-напросто предпочитаю точные определения!

   — Счастье — это атараксия, отстранение, умение совсем не обращать внимание на всё, что вокруг...

   — Это никакое не счастье, это гиперборейство!..

   — Это Эпикур...

Что было хорошо с Ирас, а даже и с Хармианой, так это то, что всегда возможно было прервать разговор и уйти, ничего более не объясняя...

Он снова приходил, и она тихо и вяло удивлялась. За какие-то полдня она успела забыть его. Он почему-то представлялся ей каким-то белёсым, а глаза карие... Почему?.. Но вот он приходил, и оказывалось, что глаза серые, даже немножко смешливые, а волосы коричневые, а губы и щёки — очень обыкновенные... Они вовсе не полагали друг друга красивыми, но чем более находили друг в друге недостатков и некрасоты, тем более их тянуло друг к другу...