Клеопатра. Любовь на крови

Личная встреча Клеопатры и Октавиана (который был моложе на шесть лет) состоялась 8 августа. До наших дней дошли два ее описания, историков Диона Кассия и Плутарха, которые различаются между собой не только в деталях, но и тональности, хотя и тот, и другой текст наверняка содержит и художественную часть, близкую по духу его автору. Так, Плутарх (основываясь на рассказе доктора Клеопатры), описывая, как Октавиан, пытаясь Клеопатру утешить, на самом деле жаждал лишь обмануть: "Она лежала на постели, подавленная, удрученная, и, когда Цезарь появился в дверях, вскочила в одном хитоне и бросилась ему в ноги. Ее давно неприбранные волосы висели клочьями, лицо одичало, голос дрожал, глаза потухли, всю грудь покрывали еще струпья и кровоподтеки — одним словом, телесное ее состояние, казалось, было ничуть не лучше душевного. И, однако, ее прелесть, ее чарующее обаяние не угасли окончательно, но как бы проблескивали изнутри даже сквозь жалкое это обличье и обнаруживались в игре лица. Цезарь просил ее лечь, сел подле, и Клеопатра принялась оправдываться, все свои действия объясняя страхом перед Антонием или принуждениями с его стороны, но Цезарь опроверг один за другим каждый из ее доводов, и тогда она тотчас обратилась к мольбам о сострадании, словно обуянная жаждою жить во что бы то ни стало. Под конец она вынула опись своих сокровищ и передала Цезарю. Селевк, один из ее управляющих, стал было уличать царицу в том, что какие-то вещи она похитила и утаила, но Клеопатра набросилась на него, вцепилась ему в волосы, била по лицу и, когда Цезарь, улыбаясь, пытался ее унять, вскричала: "Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! Ты, в моих жалких обстоятельствах, удостоил меня посещения и беседы, а мои же рабы меня обвиняют, и за что? За то, что я отложила какие-то женские безделушки — не для себя, несчастной, нет, но чтобы поднести Октавии и твоей Ливии и через них смягчить тебя и умилостивить!" Эти слова окончательно убедили Цезаря, что Клеопатра хочет жить, чему он немало радовался. Он сказал, что охотно оставляет ей эти украшения и что все вообще обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает, а затем удалился с мыслью, что обманул египтянку, но в действительности — обманутый ею". Но это стало известно чуть позже.

В версии же Диона Кассия, более мелодраматической и с оттенком театральности, Клеопатра, только что похоронившая мужа и лишившаяся всякой власти, предстает в облике гордой и величественной царицы (даже траур "был ей к лицу"), которая встречает Октавиана в богатых покоях на изящной скамье. Да и скамья Кассием Дионом упоминается не случайно — ведь именно на ней, как он утверждает, Клеопатра разложила бюсты и портреты Цезаря и его любовные письма к ней, которые она хранила на груди. Почтительно приветствуя своего победителя и нового владыку мира, Клеопатра собиралась напомнить ему о том, что Цезарь, его приемный отец, был когда-то ее возлюбленным. Затем, как утверждает Дион Кассий, царица стала зачитывать вслух Октавиану отрывки из писем Цезаря, тщательно выбирая подходящие сентиментальные фрагменты. При этом Клеопатра пыталась застенчиво и ненавязчиво напомнить, что корону и власть над Египтом она получила не только по праву наследства, но и из рук самого Цезаря. Может быть, поэтому она "обливалась слезами и целовала письма, а потом вновь и вновь падала на колени перед портретами Цезаря". Разумеется, царица всегда была верна Риму и его владыкам. По всей видимости, это была первая личная встреча Клеопатры и Октавиана (хотя теоретически они могли пересечься и в Риме), и тут царица, опять же по словам Диона Кассия, бросает нежные взгляды на своего смертельного врага и вроде бы даже украдкой сравнивает старого, убитого и давно с почестями похороненного Цезаря с новым, обретшим верховную власть, в том числе и над ней. При этом Клеопатра, которая "показала себя соблазнительной", якобы держалась дерзко и говорила красноречиво, а Октавиан, как положено настоящему владыке, держался с традиционной римской прямотой и простотой, но вместо того, чтобы использовать свой пронзительный взгляд, которым он гордился (и смущал подданных), предпочел устремить взгляд в пол, не встречаясь глазами с царицей, и придерживаться заранее составленной речи, и при этом избегать четких ответов на вопросы Клеопатры о предстоящей судьбе Египта и царевичей.