Клятва на верность

С Фотоном Варяг встречался всего несколько раз, и каждый раз при встрече поражался этой живой легенде арестантского мира. Уже не одно поколение зэков сошло в могилу, а он продолжал возвышаться над общей массой заключенных, подобно живому памятнику давно ушедшей эпохи. Ради воровской идеи он готов был отдать свою жизнь, был готов немедленно выступить даже против всего мира. В отличие от своих врагов: кумовьев, вертухаев и ссученных, он не признавал компромиссов. Для него мир делился только на две половины: свои, подчиняющиеся закону, и все остальные, закона не признающие или не знающие его. Многим это не нравилось, многие ненавидели Фотона за то, что он так усложнял жизнь своими принципами, но уважали все — и друзья, и заклятые враги.

И вот теперь Фотон умер. Живая легенда умерла, но не исчезла. Варяг чувствовал, что странным образом (может быть, и из-за его прихода сюда) легенда становится еще более живой, становится бессмертной. И разве мог когда-нибудь Варяг мечтать, что станет преемником Фотона и будет давать клятву на его могиле.

Бремя, которое он на себя взваливал, могло раздавить кого угодно. Это была ответственность перед другими ворами. Но это бремя одновременно возвышало, делало его сильнее, легендарнее.

— Фотон, прости меня, — начал Варяг и впервые за многие годы ощутил горький комок в горле. Волнение душило его. — Прости Фотон, что уделяю тебе так мало времени, что так спешу. Но это опять вертухаи, они скоро будут здесь, и нам надо торопиться. Не будет сейчас застолья, не будет столько водки и закуски, сколько ты заслуживаешь. Но все равно ты с нами. Тебя бросили здесь в лесу, в одиночестве, но лес — это святое место, и крест, который тебе поставили, тому доказательство. Ты всегда говорил, что не веришь в Бога, но если Бог есть, он, конечно же, взял тебя к себе. Потому что ты был справедлив, ты ни дня в жизни не прожил, пытаясь заработать кусок хлеба, ты всегда брал что хотел и когда хотел. Ты был настоящим вором. Я клянусь, Фотон, быть продолжателем твоего дела. Я клянусь соблюдать воровские законы, самые справедливые из всех законов, придуманных людьми. И клянусь, что, не щадя сил и самой жизни, буду следовать им до самой могилы.

Варяг замолчал. Слова замерли в горле. Непрошеная слеза заблестела в уголке глаза. Он вдруг подумал, что ничего в жизни не изменяется, что так же, как он сейчас, и предки наши горевали на могилах товарищей, вершили тризну, проливая кровь врагов. Мертвые солдаты теперь будто соглашались с ним. Да, так справедливо: всех объединила смерть.

Варяг достал из сумки бутылку водки, с хрустом сорвал алюминиевый «картуз» и широко брызнул на могилу наставника и друга.

— Ты извини меня, Фотон, за то, что ухожу. Вряд ли я вернусь сюда еще раз, нет у меня на это времени. Мои дела станут тебе утешением на небе. Пей, Фотон, горькую, чтобы было не так горько лежать здесь!

Варяг поставил у изголовья могилы бутылку, выпрямился, поднял голову к небу:

— А ты, Господь, помилуй раба своего, Фотона. Все мы грешны, но все грешим, не ведая греха.

Варяг первый раз в жизни перекрестился, поклонился могиле и быстро пошел прочь к корешам, издали в молчании наблюдавшим исполнение святой клятвы вора в законе.

Глава 13