Клио и Огюст. Очерки исторической социологии

Между жителями городов и, шире, регионов тоже равенства не было. Ижевский историк и философ Сергей Семенович Дерендяев как-то заметил, что пространство русской культуры знает только два города: Москву и Ленинград/Санкт-Петербург. Вся остальная страна сливается в одну недифференцированную «провинцию», не имеющую специфики и особенностей. Если место действия американской литературы или кинематографа предсказать сложно: это может быть и Детройт, и Нью-Йорк, и Филадельфия, и Новый Орлеан, то в русских книгах и фильмах это в 99,99 % Москва или Ленинград. Только там может идти жизнь, во всех же остальных местах царит безвременная статичность, которая может служить разве что фоном для основного повествования, в котором действуют москвичи или петербуржцы. На эти мысли философа натолкнуло сравнение фильма «Я шагаю по Москве» (1963 г.) режиссера Георгия Данелии и сценария этого фильма, автором которого был Геннадий Шпаликов. По сюжету фильма в столицу приезжает молодой начинающий писатель. В фильме говорится, что он приехал из Сибири, в то время как в сценарии указан конкретный город – Ижевск (что, собственно, и привлекло ижевских студентов, обратившихся к Дерендяеву с вопросом). Ижевск, очевидно, понадобился сценаристу как образ глубокого промышленного захолустья. Но такая конкретика не вписывалась в общий строй русского культурного хронотопа, поэтому Ижевск был замещен обобщенным образом Сибири, что несколько смягчило сюжетные акценты.

Впрочем, культурным фоном проблемы провинции не исчерпывались. В СССР существовала градация городов по уровню снабжения. Понятно, что Москва и Ленинград были городами высшей категории. Туда ездили за дефицитом. Жить в условиях доступного дефицита было весьма престижно. Обиженные всем этим комплексом обстоятельств провинциалы не любили москвичей, и те отвечали им взаимностью[90]

. Поэтому переезд в Москву или в Ленинград воспринимался (и отчасти продолжает восприниматься) как восходящая вертикальная мобильность. Кроме того, как любая элитная группа, москвичи и ленинградцы проявляли отчетливую тенденцию к замыканию. Попасть в их число было непросто. Просто приехать и поселиться было невозможно. Существовали весьма узкие и трудные пути. Можно было попасть в Москву в качестве ценного специалиста по государственному приглашению или в составе кадрового окружения какого-нибудь большого начальника, которого переводили на работу в столицу. Такому человеку обеспечивали жилье, прописку и трудоустройство. Впрочем, этот вариант был крайне редок и экзотичен. Другой способ – поступить учиться в один из столичных вузов. Но это вариант, увы, не гарантировал постоянного закрепления в городе. Поступить и выучиться – это была только первая часть квеста. После завершения учебы молодого специалиста ждало распределение. По распределению он мог оказаться в глуши еще большей, чем та, из которой вышел. Для того чтобы закрепиться в Москве или Ленинграде, можно было жениться / выйти замуж за местного или продолжить обучение в аспирантуре.

Важным критерием социального положения советского человека было наличие возможности выезжать за границу по какой-нибудь государственной надобности. Заграница представлялась советскому человеку очень интересным и притягательным местом. Кроме того, людей, по работе выезжающих за пределы страны, неплохо обеспечивали валютой. По государственному курсу доллар стоил 74 копейки[91]. Таким образом, престижными были все профессиональные позиции, связанные с зарубежными поездками: моряки торгового флота, работники дипломатических миссий, специалисты, привлекаемые для работы на промышленных объектах, которые Советский Союз возводил в дружественных странах, и пр.

Тем же обстоятельством объяснялась природа такой меры воздействия власти на чем-либо проштрафившихся деятелей, как запрет на выезд за пределы страны. Это называлось «невыездной». «Невыездными» были в разные периоды своей жизни балерина Майя Плисецкая, актриса Тамара Сёмина и многие другие деятели. Впрочем, в период Перестройки некоторые деятели культуры и искусства нарочно приписывали себе статус невыездных, хотя в реальности не ездили за границу по каким-то иным причинам. Но в тот период многим хотелось предстать «жертвами режима». При отсутствии в биографии сколько-нибудь явных признаков преследования со стороны властей предержащих (не сидел в тюрьме, не увольняли с работы, не выгоняли из дому) объявить себя задним числом «невыездным» было проще всего.