Вокруг ленинградской литературной тусовки вращалось огромное количество дам, изучавших филологию через постели поэтов. Сами поэты относились к этому факту спокойно: внимание поклонниц – приятный плюс профессии. Тот же Бобышев вспоминал, что после каждого развода такие девушки здорово облегчали ему жизнь. Сперва место на его холостяцкой раскладушке заняла жена ближайшего приятеля. Вроде бы уже беременная к тому времени. Потом жена одного известного художника – хрупкая еврейская красавица, начинавшая как модель в Академии художеств.
Иногда Дмитрий посвящал возлюбленным стихи. Персоналий при этом он обещал не раскрывать. Дамы обижались и в приступах тщеславия требовали называть все своими именами. Бывало, они хвастались строками перед собственными мужьями. Те хлопали Бобышева по плечу и хвалили: «Здорово, старик, это у тебя получается».
Теперь вот Бобышев стал гулять с Мариной. Вроде бы сперва речь шла только о дружбе, но некоторое время спустя Бобышев ни с того ни с сего взял и посвятил девушке поэму. Бродский воспринимал такие штуки болезненно. Ему не нравилось, что они вместе гуляют, не нравилась поэма, не нравился сам Бобышев, и не нравилось, что все всё видят, но никто не вмешивается.
Бесясь и не находя себе места, он становился совершенно невыносим. Дело не могло не закончиться ссорой.
3
Да и вообще к этому времени отношения между четырьмя братьями-поэтами начали трещать по швам.
Хорошо быть вместе и жить ради поэзии, когда тебе двадцать и впереди вся жизнь. А когда тебе тридцать и ты понимаешь, что жизнь-то идет? С каждым часом ее остается все меньше, а вперед ты не движешься.
Нужно было выбирать. Каждому из четырех предстояло определиться: что дальше?
Найман и Рейн пробовали зарабатывать на жизнь пером. Ахматова подбрасывала им кое-какую халтуру, они публиковали поэтические переводы, подавали сценарные заявки на производство научно-популярных фильмов, и все в таком роде. Не поэзия, конечно, в чистом виде, но, по крайней мере, творческая профессия.
Бобышев предпочел официальную службу в каком-то НИИ, а стихи писал в свободное от работы время. Правда, он здорово уставал на работе, и писать удавалось чем дальше, тем реже… но пока внимания на это он не обращал.
И только четвертый брат-поэт, Бродский, не планировал ничего в своей жизни менять. Он продолжал делать все то, к чему привык еще в шестнадцать. Поэт должен писать стихи – он и писал. Не для печати в советских журналах. И не в свободное от работы время. Он пытался жить как профессиональный поэт, не имея к тому никаких оснований. Глядя на него, страна начинала хмурить брови.
В ноябре 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» была опубликована статья «Окололитературный трутень». В ней речь шла о Бродском и о нескольких его приятелях, но в основном все-таки о Бродском. С чего это серьезная партийная газета решила приглядеться к его персоне? – удивился Иосиф. Сперва статья его просто развеселила. Он показывал ее приятелям и говорил, что вот она, долгожданная слава. Однако всего через пару недель стало ясно: дело принимает дурной оборот. По следам публикации власть затеяла проверку. На квартиру к родителям Бродского приходил участковый. В почтовом ящике обнаружилась повестка. И Бродский решает до поры до времени скрыться.
Просто пересидеть, пока все не уляжется, а там будет видно.
Из Ленинграда он уехал в Москву и засел на квартире у старого друга Рейна. Иосифу казалось, что дело не стоит выеденного яйца. Ну неделя, ну две, потом о нем все забудут. Однако у власти оказалась отличная память. Повестки и визиты участкового повторялись, а потом на Иосифа завели уголовное дело. Становилось ясно: как только Бродский вернется в город из Москвы, его сразу же арестуют. Поэтому возвращаться он не собирался. Сидел у Рейнов, писал стихи, пил много кофе, скучал по своей Марине.
Прошел декабрь. В Ленинграде выпал снег. Тусовка собиралась хорошенько отпраздновать Новый год. Основное веселье должно было происходить на арендованной даче в курортном местечке Комарово. Арендовала ее чета художников Беломлинских, а приглашены были все главные фигуры ленинградского андеграунда. Дача была двухэтажная. Беломлинские занимали второй этаж. Одна комната отводилась хозяевам, вторая – какой-то еще супружеской чете, а в самой большой третьей комнате ночевать должны были холостяки-поэты. В том числе и Бобышев.
Хорошенько хлопнуть Дмитрий успел еще в городе. И на дачу прибыл уже тепленький. Прибыв же, хлопнул еще, огляделся по сторонам и громко объявил, что имел отношения со всеми присутствующими дамами. За что тут же получил от возмущенных мужей в глаз и Новый год встречал со здоровенным синяком.
Говорят, как встретишь год, так его и проведешь. Не знаю, возможно, синяк под глазом должен был стать