Ключик

— Я просто…. Вдруг тебе не понравится? — Эмма даже сама себя едва расслышала и затаилась в ожидании реакции мужчины.

Сейм хмыкнул и вдруг атаковал губы любимой стремительно и даже властно. Вынуждая сразу же открыть ему доступ вглубь рта. Он целовал ее, наверное, целую вечность и в этом действе и близко больше не было ничего целомудренного или осторожного. Только неимоверный, открытый мужской голод. Он вливался в кровь Эммы с каждым облизыванием его языка и движением губ мужчины, словно крепкий алкоголь, который она взахлеб пила большими глотками. И так же, как и алкоголь, эта агрессивная ласка с огромной скоростью затуманивала мозги Эмме. Все мучающие ее, вроде бы, важные вопросы будто съеживались, уменьшались до состояния мельчайших, не видимых глазу точек. А потом и эти точки начисто смело огненным ураганом, когда Сейм, не выдержав, застонал низко и протяжно, не разрывая их поцелуя, и вдруг, чуть опустившись, толкнулся бедрами между ее распахнутых для него ног. Эмма и сама бы никогда не смогла вспомнить и сказать, когда уже успела обвиться вокруг мужчины руками и ногами. Сейм прервал этот их безумный поцелуй и снова чуть отстранил лицо, мягко, но настойчиво удерживая потянувшуюся за его губами девушку.

— Эмма, посмотри на меня, хорошая моя, — сипло выдавил он сквозь собственное рваное дыхание. — Посмотри прямо сейчас.

Эмма подняла свои отяжелевшие веки и задохнулась, как всегда стремительно проваливаясь в карие бездны напротив. Неужели так будет всегда? Один короткий взгляд — и она уже падает в эту глубину.

— Мне не может не понравится все, что ты будешь делать или не делать. Потому что уже люблю все, что только может между нами произойти. Запомни это и больше не сомневайся во мне ни секунды.

Пьяный от нового прилива возбуждения мозг Эммы почти не мог уловить смысла сказанного, но всю суть происходящего она безошибочно прочитала во взгляде Сейма. И это сводило с ума еще больше, ускоряя и без того сумасшедшее кружение утягивающего ее водоворота.

А потом ласкающий рот Сейма вернулся к ней, еще голоднее и жаднее, если это вообще возможно. Окончательно отпуская себя и добивая ее, он мягко потерся, позволяя своему члену скользить между совершенно мокрыми складками и задевая некую чувствительную точку. Это движение твердой плоти по влажной мягкости было просто шокирующим. Эмма дернулась от этого контакта, невольно взбрыкнув бедрами, и Сейм над ней задрожал, вжимаясь еще сильнее, и его грудь завибрировала от низкого рыка.

— Прости меня, — прохрипел он, отрываясь лишь на несколько секунд. — Я не знаю, как сделать это безболезненно.

И раньше, чем его слова достигли затуманенного сознания девушки, Сейм сделал мощный рывок, оказываясь внутри ее тела, как ей показалось, невыносимо глубоко. Как ни старалась Эмма морально готовить себя, в первые несколько секунд она буквально была ослеплена болью и ощущением невыносимой наполненности. Глаза распахнулись до предела, и она закричала прямо в губы Сейма и интуитивно рванулась, стараясь сбежать от мучительного контакта. Все в ней взбунтовалось, протестуя против вторжения. Но мужчина вжимал ее в матрас, не давая возможности даже шевельнуться, оставаясь полностью погруженным в тело, но сохраняя полную неподвижность. Только его рот продолжал исцеловывать ее лицо, шею, губы, собирая полившиеся слезы.

— Прости… прости… прости, — твердил он бесконечно, пробиваясь нежностью через окутывающую сейчас Эмму пелену боли. — Но лучше так… Прости.

Сколько продолжалось это оглушенное состояние — Эмма позже бы не сказала. Просто спустя какое-то время она начала потихоньку ощущать что-то кроме боли и переполненности. До сознания сначала добрались просто голос Сейма, щедро приправленный тревогой и нежностью, потом она стала разбирать утешающие слова, лившиеся бесконечным потоком. Еще позже вернулись прикосновения его губ и безостановочно ласкающие руки. А боль стала растворяться, смываемая этим мощным ливнем исходящей от мужчины трепетной ласки. Осознав, что все это время она впивалась в плечи Сейма ногтями, Эмма медленно разжала пальцы.

И когда боль исчезла почти полностью, то Эмма почувствовала, как напряженно дрожит огромное мужское тело над ней, все мокрое от пота. Лицо Сейма стало бледным, взмокшим, а черты заострились. Кожа натягивалась на скулах, когда он, давя тяжелое дыхание, сжимал до хруста зубы, а движения ласкающих рук были рваными и нервными.

— Тебе уже легче? Боль ушла? — голос был грубым и ломался, срываясь в рык, и, казалось, Сейму дается неимоверно тяжело каждый звук.