Клюква со вкусом смерти

– Построже с ними! А то, я смотрю, у вас тут все и всё знают, но предпочитают молчать, пока жареный петух в задницу не клюнет! – строго произнес Дубовик и тише добавил: – Партизаны, мать вашу!

Глава 7.

Следующее утро принесло немало сюрпризов.

Когда Дубовик и Герасюк подъехали к Правлению, с крыльца им навстречу вышел Гоша Мартьянов. За его спиной маячил крупный мускулистый парень с увенчанной золотистыми кудрями головой, чем очень напоминал сказочного Алёшу Поповича. Только выражение лица местного богатыря было каким-то виноватым и испуганным.

– Товарищ Дубовик! – Гоша постеснялся протянуть подполковнику руку для пожатия, лишь вытянулся в струнку. – Я привел вам одного свидетеля. Как вы приказали, мы побеседовали с людьми. Вот он – это Виктор Сурков, – парень повернулся к златокудрому богатырю, – видел кого-то в ночь смерти Михея, только тогда ничего никому не сказал.

Гоша показал кулак топчущемуся на крыльце Виктору.

– Я его уже проработал, – комсомольский вожак вдруг покраснел и, опустив глаза, произнес: – Товарищ подполковник, мы это… ну, в общем, там такое дело… если можно, вы никому ничего не говорите… Это.. Ну, он сам вам всё расскажет!.. – парень махнул рукой и шумно выдохнул, наконец, выполнив свою, по-видимому, нелёгкую миссию. Ещё раз строго взглянув на богатыря, отошел в сторону.

– Да-а, доклад вполне содержательный, – усмехнулся Дубовик. – Иди сюда, свидетель, – он поманил к себе Суркова. – Садись в машину – поговорим.

Едва протиснувшись на заднее сиденье милицейского «УАЗика», парень виновато закашлялся, покраснел и, не зная, куда деть большие руки, завертелся, раскачивая своим весом машину.

– Так, давай без этих реверансов! – строго произнес Дубовик. – Как девка красная, честное слово! Итак, обо всем по порядку! Я слушаю!

– Ну, в общем, я в ту ночь, это… был у своей… у Тоньки, значит… – замямлил Сурков.

– Кто такая Тонька?

– Так это… того… зазноба, что ли, моя… – парень закряхтел, вызвав снисходительную улыбку подполковника.

– Фамилия у твоей зазнобы есть?

– Ко… кошкина… – прошелестел Сурков.

Дубовик улыбнулся:

– Так Кошкина или Кокошкина?

– Правильно Кокошкина, – кивнул Сурков.

– Ну, и дальше что? Я так и буду с тебя по слову вытягивать? Мне ведь работать надо! – опять перешел на строгий тон подполковник.

– Вы… это… вы простите меня… Я к Тоньке-то хожу, а у неё муж в армии… Вот!.. – выдохнул Сурков.

– А-а, поня-ятно!.. Ладно, меня твои амуры не интересуют! – Андрей Ефимович посмотрел на часы: – Так, парень, у тебя ровно пять минут, больше твоих протяжных стонов я выслушивать не намерен. Выпишу повестку.

– Ага, ладно, – Сурков заметно подобрался. – В общем, это… Я к Тоньке только по ночам ходил… хожу… Когда мать её в ночную смену на коровник уходит. Дед у них старый глухой, на печи всегда, за занавеской, сроду никого не видит, ну, а мы, если лето, то на сеновале, или в Тонькиной комнатушке… Ну, тогда, значит, она меня проводить вышла, ещё темно, чтобы ну, это… никто не видел… Стоим, целуемся на прощание… а тут вроде собака заворчала, я голову повернул, гляжу – мужик какой-то к Правлению идет. «Чего это, – думаю, – в четыре часа – мы всегда до четырех с Тонькой-то – кому-то понадобилось в Правление идти?», а тот минут через пять уже назад – бегом! И вот, когда он, значит, прошмыгнул туда, будто крик, такой глухой, протяжный послышался, я думал, что почудилось… Вот, значит, а тут он назад, после крика этого… Вот и всё!

– Никого не признал в этом человеке?

– Не-а, он в плаще был с капюшоном, темно, едва различил… – замотал кудрями Сурков.

– Собака, говоришь, заворчала? А остальные?

– Да так, подбрёхивали кое-где, но не лаяли, своих-то они знают, если лают – только для порядка, – чувствовалось, что парень приобрел уверенность, стал говорить спокойнее, не заикаясь.

– Про смерть Михея когда узнал?

– Днем, когда и все… – Сурков опять опустил глаза. – Я тогда подумал, что к Михейке мог тот придти, да испугался…

– Чего испугался-то? С такими кувалдами? – Дубовик постучал по лежащей на спинке сиденья руке Суркова. – Эх ты!

– Так все бы догадались, что я к Тоньке ходил, а у неё муж в армии, – опять завздыхал парень.

– Ну и что? Помахались бы, подбили глаз один другому – велика важность! А если любишь девушку, чего же скрывать? За неё драться надо!

– Да я к Тоньке-то так, по мужскому делу, к незамужней ведь не подкатишь, враз заставят жениться, а я ещё погулять хочу. А с Тонькой – оно сподручнее, и она не против, и совсем не девушка – баба молодая, – охотно принялся объяснять Сурков, вылезая из машины. – Горячая!.. А Тишка, мужик её, убить грозился…

Дубовик с нескрываемым изумлением посмотрел сначала на него, потом на подошедшего к ним Гошу Мартьянова.

– Ну и нравы у вас в комсомольской ячейке, товарищ комсорг! Строители коммунизма, черт бы вас подрал! – он окинул обоих осуждающим взглядом и, увидев, как Гоша побледнел так, что все веснушки стали видны, снисходительно усмехнулся: – Ты-то чего боишься? – подполковник положил руку на его плечо. – Или одобряешь такое поведение?