Клуб любителей диафильмов

Никелевый треугольник перебирается от города к городу, а я поворачиваю оловянный ключ на черном пластмассовом корпусе пирамидальной формы. Сейчас уже трудно сказать, что старше — радиола или этот наш метроном. Ты говоришь, что в нем нет необходимости. Но, когда он работает, мне кажется, что я тоже это слышу. Эту музыку, под которую мы танцуем, обозначенную сигналами радиостанций — как в Помпеях застывшая лава обозначила полости, где раньше были тела. Его маятник месит время. Отсчитывает такт, но время не движется. Отвешивает нам время, как та лиса, к которой медведи пришли поделить головку сыра. Удар — тебе, удар — мне. Иногда мне кажется, что ритм вдруг ускорился. Такого не может быть — надежный прибор, сейчас таких не делают. Но мне кажется, что удары раздаются все чаще и чаще, потом они переходят в дробь.

И тогда я перестаю танцевать и иду к окну. Мой позвоночник еще хранит тепло твоей ладони, но у окна это ощущение вскоре проходит. Я стою, касаясь лбом стекла. Если я вижу птицу, я стараюсь проследить за ее движением, насколько позволит зрение. На такой высоте невозможно понять, кто это — может быть, чайка, а, может, какая‑то другая птица. Она кружит над нашим городом, поднимаясь все выше. Под ее лапами — антенны, колокольни, фабричные трубы. Но скоро птица перестает различать их — они остаются далеко внизу, и город под ней сворачивается в розоватую спиральную ракушку, из тех, что лежат на дне моря и по давлению воды знают, что море мелеет и высыхает. Когда море уходит, они остаются и дожидаются его. Однажды море возвращается к ним, и все становится будто как прежде.

Первым делом они выключали телефон.

«Себе позвоните!» — говорила Кира Анатольевна и выдергивала провод из розетки. От частых отключений розетка повредилась, какие‑то контакты — тонкие медные проволочки, клеммы в прозрачном пластике — не срабатывали. В трубке шуршало и пощелкивало, голоса собеседников различались с трудом.

Потом они заваривали чай. Александр Михайлович доставал из железного шкафчика подстаканники и кипятильник. Кира Анатольевна приносила с собой печенье, с фруктовой начинкой. Чай покупал Александр Михайлович. Не «Индийский», в желтой пачке со слоном, легкомысленный. А тот, который «№ 36». Грузинский. Александру Михайловичу нравилось, что вместо названия — номер. «Значит, существует чай «№ 35», — думал он, — а где‑то пьют чай «№ 1». Во время чаепития они не разговаривали. Им нужно было сосредоточиться. Подготовиться. Они оба это чувствовали.

Началось все полгода назад, в июне, Александр Михайлович помнил дату. Был вечер, московский вечер

после жаркого дня. Александр Михайлович собирался домой. Вот — вот должен был прийти сменщик. Александр Михайлович дремал на диванчике. У них был такой диванчик — жильцы с шестнадцатого этажа, когда переезжали, оставили его на улице, а они со сменщиком подобрали и очень правильно сделали. В дверь постучали. «Наверное, кабина застряла между этажами. Теперь придется забираться на чердак, возиться с мотором». В дверь стучали все требовательнее. «Иду! Иду!» — крикнул Александр Михайлович. Он распахнул дверь. На пороге стояла женщина, лет пятидесяти, в сиреневом шелковом платье с оборками. В правой руке она держала хозяйственную сумку. Левую — протягивала Александру Михайловичу, запястьем вперед. Александр Михайлович попятился. Женщина шагнула в диспетчерскую. «У меня пропали часы, — сказала она, — вы видите, их нет».

— Это — очень важная для меня вещь, — продолжала женщина, — очень важная, понимаете? Золотые часы, редкой формы. Правда, минутная стрелка у них не крутится, но я и по часовой могу точно время определять. Не стоит делать проблему из таких мелочей, я считаю. Это — часы моей бабушки. Она подарила их маме на шестнадцатилетие. Мама — подарила мне, а теперь их нет. Я у всех спрашиваю. Пожалуйста, если услышите что‑нибудь, попросите вернуть мне эти часы. За вознаграждение.

— Да вы не волнуйтесь так. Может, еще и найдутся ваши часы. Садитесь, передохните, — Александр Михайлович и сам не знал, зачем он это говорит. Колотит в дверь, врывается. Что он ей, бюро находок? Поскорее бы она ушла. Надо так и сказать ей, мол, ничем я, к сожалению, помочь не могу. Развесьте объявления, может быть, кто‑нибудь откликнется. И всё, и до свидания.

— Хотите чаю? — спросил он.

— Спасибо, — сказала женщина, — раз уж я здесь.

В чайнике еще оставалось немного заварки.

— А что это у вас тут? Что это за аппарат, в углу комнаты?

— Это — пульт контроля лифта, — сказал Александр Михайлович, — Когда лифт вызван, зажигается лампочка. А через микрофон можно говорить с пассажирами, если понадобится.

Женщина встала и подошла к пульту.

— И часто вы это делаете?

— Что делаю? — не понял Александр Михайлович.

— Часто вы разговариваете с пассажирами?

— Нет, лифты у нас хорошо работают.

— По — моему, вы упускаете редкую возможность, — сказала женщина, — пока человек едет в лифте, вы можете говорить с ним о чем угодно, и он будет вас слушать, потому что деться ему некуда.