Клуб любителей диафильмов

Они проходили мимо развалившегося муравейника, в котором прошлым летом снова появились муравьи, но мало; потом шли вдоль просеки; за просекой тропинка разветвлялась, забиралась под мокрую траву, терялась среди луж и глинистых проплешин, как ящерица — хамелеон. Но она им была уже не нужна. Оставалось пройти сквозь еловую рощу, а потом — подняться на железнодорожную насыпь. На насыпи воздух был другим — неподвижным, подрагивающим; и привычное его свойство — обозначать расстояние так, чтобы все происходящее не случалось в одной точке пространства — тут ослабевало, почти что сходило на нет. Казалось, что стоит только приглядеться, и можно будет увидеть, как в тысячах километров от них зажигается сигнал семафора, а мчащийся где‑то поезд вот — вот окажется рядом с ними, пронесется мимо. И это происходило — поезд появлялся вдалеке и сразу же настигал их. Они соскальзывали по щебневому склону — но не до земли — и смотрели, как надвинувшиеся вагоны, поравнявшись с ними, теряют объем, превращаются в бесцветную ленту, рассекающую воздух со свистом и грохотом. И там, за этой лентой, было то, что не случилось с ними, но находилось вблизи, всего в нескольких шагах. Именно это они пытались рассмотреть, именно туда взгляд не мог проникнуть. А потом лента вдруг обрывалась, грохот — почти мгновенно — стихал, и ничего такого за насыпью не было. Они пересекали ее; снова оказывались в лесу. Идти оставалось несколько минут.

* * *

Это было их место. Они его нашли, и никто о нем не знал. Во всяком случае, они там никого не встречали: ни грибников, ни дачников, никого. Таня говорила, что об этом месте, просто, забыли: знают, вроде бы, что в лесу что‑то такое есть, но не добираются туда никогда, потому что никто о нем не думает. Хотя, попасть туда было очень просто — идти от насыпи по прямой, а потом, увидев справа просвет за деревьями, свернуть в ту сторону. Они выходили на пустырь. Лес оставался за их спинами. Перед ними оказывался бетонный забор — высокий, перелезть они бы не смогли. Но перелезать и не надо было. Нужно было идти вдоль забора — кромка леса была слева от них — потом свернуть за угол. Лес за поворотом был точно таким же. Те же кусты с темно — синими ягодами. Те же деревья с шершавыми, пропитавшимися дождевой водой стволами — будто, шагая по пригнутой дождем траве, Андрей с Таней, на самом деле, оставались на месте, а пустырь вращался, и летевшая высоко над ними птица, солнце, луна — всё, что было в небе, вращалось вместе с ним, иначе бы они, конечно, заметили это. Они приближались к воротам. Их створки лежали в траве. В одной из них образовалась брешь; оттуда росло дерево. Таня и Андрей обходили их стороной — будто то, что раньше, может быть, еще до их рождения, делало забор и всё заслоненное им, запретными, неприступными, теперь покинуло пустырь, но не ушло совсем, а переместилось в эти плиты из изъеденного ржавчиной металла.

— Идем на второй этаж, — говорил Андрей, когда они оказывались за воротами. Там было два здания. Ближайшее к ним не считалось — оно было одноэтажным, и от него остались только три стены. Они проходили мимо, по дорожке, покрытой истрескавшимся асфальтом, ко второму, главному зданию. По форме оно

было как цилиндр. В нем было этажей пять или больше — точно сказать было трудно — окна были только на первых двух этажах; выше начиналась глухая стена. Андрей и Таня заходили через главный вход, под ногами хрустели осколки стекла, мелкие обломки штукатурки; потом шли по коридору, мимо дверных проемов; перед каждым проемом пол пересекал прямоугольный световой блик, и, когда один из них вступал в эту световую полосу, другой перепрыгивал через нее, становясь — на долю секунды, необходимую для того, чтобы глаза, только что среагировавшие на свет, снова приспособились к темноте — невидимым для того, кто оставался позади. Так они подходили к двери — во внутренней стене — и, толкнув ее, оказывались в небольшой комнате. Проникавший сквозь открытую дверь свет позволял увидеть в центре комнаты железную винтовую лестницу. Надо было успеть подняться по ней, пока дверь внизу не захлопнется. И вот они в главном зале.

Там было много окон, они опоясывали зал, образуя несколько ярусов — от пола до потолка. На полу и стенах лежали квадратные тени. В центре зала стоял железный стол, а на нем — кнопки, датчики с застывшими стрелками, какие‑то переключатели. Сбоку в стол были вделаны рычаги; на них висели две телефонные трубки из черной пластмассы. У одной из них был отколот кусочек, и, если присмотреться, внутри можно было заметить обрывок медной проволоки.