Клуб любителей диафильмов

Когда они выключают свет, Таня долго не может уснуть. Она лежит, закрыв глаза. В ее грудной клетке — пустота. Миллиарды километров, миллионы световых лет ничем не заполненного пространства. Это мог бы быть космос, если бы в нем не было звезд. Это могло бы быть море, если бы в него не проникали солнечные лучи. Потом Андрей обнимает ее, и ей кажется, будто у этой пустоты появились границы, горизонты, и там, у этих горизонтов, пустота встречается с воздухом, там вращаются планеты, летят корабли, там плывут глубоководные рыбы с тускло светящимися шарами. И она засыпает.

ченной, а теперь поднялась в воздух. Птицы кружат над площадью, он слышит их крики, хлопанье крыльев. Они заслоняют от него небо, накрывают площадь черным куполом, вращающимся, вытягивающимся в воронку; узкий ее конец теряется за облаками. Андрей стоит в центре этой воронки, у него рябит в глазах, шум оглушает его. Он поднимает голову и видит, что дальний конец воронки — открыт, и, стоя посреди черного вихря, можно смотреть в это отверстие и наблюдать, как проплывают планеты, как загораются и гаснут звезды. Он всматривается в эту сияющую бесконечность, но вскоре изображение теряет четкость; черный купол распадается, теперь это — просто стаи птиц, кружащие над площадью. Птицы возвращаются на фонари, касаются их, хлопая крыльями. И тогда Андрей замечает, что уже стемнело. Вечером сидящих на фонарях птиц невозможно различить. Фонари зажигаются. Андрею пора домой.

* * *

Таня просыпается. Она знает, что Андрей уже тоже не спит. Они поворачивают головы и смотрят друг на друга.

Шумы

«Приходи, — говоришь ты, — дома никого не будет».

Аппарат у нас старый, с диском еще. Когда кто‑то звонит, слышен только голос этого человека, и никаких шумов его жизни: ни разговоров, ни звона посуды, ни фильма в телевизоре, ни лая собаки. Только его голос, а вокруг — словно пустота, а в ней шорохи и потрескивания. Однажды я болела и долго не приходила в школу, ты позвонила и сказала: «Давай я поставлю музыку, и мы потанцуем». Ты танцевала, и я тоже танцевала. Но потом песня кончилась, а я не остановилась, потому что не знала об этом, а ты ничего не говорила и слушала, как я танцую.

Я прижимаю телефонную трубку к уху. Она холодная — в комнате была открыта форточка. Шнур от телефона вьется по полу, исчезает под закрытой дверью, тянется дальше — через коридор, на кухню, там розетка. «Вообще‑то шнур должен быть красным», — вдруг приходит мне в голову.

— А что делать будем?

Поиграем. Приходи.

Я выглядываю во двор. Смеркается. После дождя — туман. В доме напротив видны только освещенные окна. Ты там и живешь, в этом доме. Я пытаюсь разглядеть твои окна, но не вижу их. Получается, в твоей квартире не горит свет. «Как такое может быть?». Я бегу в прихожую, надеваю куртку.

— Ты надолго? — спрашивает мама.

— Нет, мы только поиграем!

* * *

— Привет!

— А почему ты здесь, на лестнице?

— Дома никого нет.

— А у тебя, что, нет яшючей? Может быть, дверь захлопнулась?

— Не захлопнулась. Это игра такая. Я же тебе по телефону говорила. Играем в «никого нет».

Я не знаю, что это за игра и почему в нее играют на лестничной клетке. Я подхожу к тебе, становлюсь рядом, выглядываю в окно. Я смотрю на свой дом. Туман сгустился, но наши окна все еще можно различить. В моей комнате — в горшке на подоконнике — растет алоэ. Мне всегда казалось, что снаружи, с улицы, цветок должен выглядеть как шутовской колпак. «А что это за окно с шутовским колпаком? Кто там живет? Там, наверное, здорово, весело» — так, скорее всего, думают прохожие.

* * *

— А я тебя во сне видела, представляешь? — Катя поворачивается спиной к окну, подпрыгивает, ловко подтягивается, садится на подоконник. Таня отступает чуть в сторону, прячет руки поглубже в карманы куртки. «Ведь это же так просто, раз и подтягиваешься!». Этого Катя, правда, не произносит.

Где‑то внизу — наверное, на первом этаже — хлопает дверь лифта. Пока кабина поднимается, Тане кажется, что лифтовая шахта проходит у нее в позвоночнике, это там — холодный темный воздух без дна, гудение металлических канатов, квадраты света, перья птиц.

— Как будто мы идем по дороге. Дорога покрыта льдом, в небе горят звезды — огромные, словно ребенок их рисовал. Сначала мы одни — вокруг какие‑то постройки, мастерские, и нет никого. А потом мы видим людей. Они идут навстречу. У некоторых одежда очень странная — длинные накидки, которые нужно вокруг себя несколько раз обматывать, шляпы в виде огромных морских раковин. И у них у всех светятся глаза — ярко, как будто в глазных яблоках у них лампочки спрятаны. Ты испугалась, говоришь: «Пойдем отсюда, давай вернемся. Нам туда идти незачем!». А я тебе: «Это же отражения, просто отражения! Вот видишь, звезды горят, их свет в глазах отражается, и нет ничего такого». Но ты все равно не хотела идти, и мы вернулись.

«Меня видно насквозь», — думает Таня

* * *