Клыки Доброй Матери

— Воры отыскали оазис, о котором никто не знал, и прятали награбленное там. Как состарились, поселились в городе и открыли лавку пряностей, но много ценностей осталось среди песков.

Он перевёл дыхание. Может, ждал, что Поно что-то скажет, но тот молчал, и Фарух продолжил:

— И вот они решили забрать остальное. Но хотя они жили в достатке и слыли уважаемыми людьми, жадность их не уменьшилась, а только возросла, потому воры не могли довериться друг другу и всё спорили, пока не решили ехать втроём. Но едва отъехали от города, один из них убил своих товарищей. Он взял воды, только чтобы добраться до оазиса, и бросил всё лишнее, чтобы на телеге осталось больше места для ценных вещей. Только когда приехал, то увидал, что источник пересох, и оазиса больше нет.

— Ха! — сказал Поно. — Хорошо, хорошо: я не знал этой сказки, но он заслужил. Что же было дальше?

— Что? Вор обезумел. То грузил золото на телегу, то сбрасывал, то выпрягал быка, чтобы уехать налегке, хотя и понимал, что всё равно не спасётся. Он кричал и плакал, проклиная судьбу. Жаль ему было себя, но больше того жаль, что кто-то другой доберётся до сокровища, другой завладеет им. Вор не хотел умирать, но неизбежное случилось: пески выпили его. Однако Великий Гончар не взял ни его иссохшее тело, ни чёрную душу. Говорят, с тех пор он и бродит в виде чёрного зверя, охраняет своё золото. Говорят, сокровище ещё там, в песках, да только взять его не сможет никто.

— Хорошая сказка, — похвалил Поно. — А я вот тебе расскажу про старую Вайю с одним кривым зубом…

Скоро он пожалел, что начал рассказ. Когда вдали показался маленький огонь, будто стиснутый тенями, первым его заметил Фарух, оттого что Поно давно уже зажмурился и только надеялся, что бык и сам куда-нибудь дойдёт. Но вот наместник толкнул его в плечо и позвал:

— Смотри!

— Да уж смотрю! Что ты толкаешь меня?

— Ты разве не видишь?

— Как же не видеть? Вижу.

— Отчего тогда мы едем не туда?

Лишь тогда Поно открыл глаз — и заметил костёр, и направил быка к нему.

— Туда, туда, — проворчал он. — Это я выбирал ровную дорогу.

Они вышли к реке, к неспокойной Бариди. Здесь и воздух, сырой, так бушевал, будто над землёй текла ветреная река, захлёстывала, грозила сбить с ног. Чуть больше десятка низких хижин, встав тесно среди кустарника, прикрывали плечами одинокий огонь. У огня сидел старик, качая головой. Волосы его, курчавые и короткие, были тронуты сединой, будто неровно измазаны белой глиной.

Старик поднял слезящиеся глаза и долго всматривался, а потом сказал:

— А, Великий Гончар привёл гостей к нашему порогу! Всем, кого он ведёт, мы рады. Садитесь к огню.

Фарух, спустившись, огляделся. Видно было, его позабавили низкие остроконечные хижины, до земли крытые соломой.

— Что это тут одни крыши? — спросил он с насмешкой, поднимая брови. — Где же дома?

Прежде чем Поно успел его остановить, он отбросил ковёр, закрывающий вход, пригляделся и попятился, а из хижины выбрался человек, испуганный со сна.

— Что такое? — спросил он сипло и поглядел на старика.

— Великий Гончар привёл гостей. Да не просто гостей — музыканта! — ответил старик, разглядев уши пакари над краем сумки. — Он выбрал твой дом, Пири.

— А! — сказал человек и склонился низко. — Заходи, желанный гость! Мой дом теперь твой.

— О, благодарю тебя, — всё так же насмешливо проговорил Фарух и, согнувшись, забрался в хижину. Поно поспешил за ним.

— Слушай, — прошептал он, но наместник не слушал. Ощупывал деревянный каркас, сплетённый бечёвками и укреплённый землёй. В слабом свете, проникающем сквозь дыры в ковре, осмотрел, как устроена крыша, а потом заметил переносную печь, круглую, с плоским верхом, и похлопал по ней, как по барабану. Поддел ногой тряпьё на циновке — бедную постель.

— Что это? — со смехом спросил он и пошёл наружу.

— Слушай! — прошипел Поно, хватая его за руку, но Фарух не слушал, отмахнулся.

— Что это вы тут устроили? — спросил он громко. — Где ваши дома?

Из других хижин уже выглядывали, а кто не проснулся раньше, уж верно, проснулся теперь.

— Как зовётся ваше поселение?

— Да никак, — растерянно ответил человек, уступивший свой дом. — Что толку называть? Река разольётся, смоет, найдём другое место…

— Чем же вы живёте? Я не видел полей.

— Рыболовы мы…

— А, прячетесь тут, чтобы не платить податей!

Тут Поно не вытерпел и вонзил локоть наместнику в бок — тот охнул, согнувшись.

— Уж простите нас, добрые люди! Друг мой любит шутить, да не умеет. Зато, как выспится, он вам споёт…

И затолкал Фаруха в хижину, а там крепко взял за плечо.

— Я говорю: слушай, — прошипел он. — Ты не слушал, и вошёл в чужой дом, и хозяину пришлось его оставить — стыдно! Тебе отдали всё, а ты посмеялся, показал, что недоволен — стыдно вдвойне!

Они стояли друг против друга, упираясь ладонями в колени, потому что выпрямиться здесь бы не вышло.

— Ты мне говоришь про стыд? Они лгут! Какие же это дома?

— А что ж это? Вот постель, вот печь…

— Разве это печь? У меня во дворе печи, как весь этот дом, а это глиняная бочка…

— Зато её легко перенести, если вода разольётся!