Клыки Доброй Матери

Здоровяк стоял на галерее, облокотясь на перила. Поднялся, а там силы оставили его вместе с вытекшей кровью. Теперь он нащупал рану, зажал ладонью и ещё пытался идти.

В шаге от него музыкант смотрел вниз. В следующий миг он перелетел через перила, упёрся ногами в стену, замер — так замирает жук, легко удерживая своё невесомое тело — и спрыгнул во двор.

Чужак стоял, глядя на него. Заведя руку за спину, нащупывал рукоять, пытался выдернуть, но оставил это. Свой нож он ещё держал в руке и, стиснув зубы, пошёл музыканту навстречу. Он что-то пробормотал, и музыкант ответил решительно и твёрдо — чужой язык, ни слова не понять.

Нож рассёк воздух — музыкант уклонился. Ещё выпад — пригнувшись, скользнул под ножом и толкнул противника, сбивая с ног. Сжимая нож, тот упал на землю, ладонями в пыль. Раньше, чем он успел встать, музыкант упёрся ему в спину коленом, с усилием выдернул свой нож и, взяв чужака за волосы, перерезал ему горло.

Он поднялся, больше не глядя, как тот скребёт землю, хрипя и кашляя, обернулся к Поно и сказал, протягивая руку:

— У тебя мой нож. Отдай.

С трудом отведя взгляд от тёмной лужи, что быстро росла под телом чужака, Поно не стал спорить, но, отдав, припомнил, что хотел сказать.

— Ты… Нуру пошла тебя спасать, из-за тебя она в беде, а ты!..

— Меня поздно спасать, — без улыбки сказал ему музыкант и позвал: — Мшума!

Пакари, что прятался неизвестно где, с тонким визгом бросился к нему.

— Она в беде, — повторил Поно. — Я даже не знаю, где её искать! Где?

Но музыкант лишь покачал головой и отступил на шаг, ещё и ещё. Оглядевшись, поднял сумку, обронённую чужаком, свистнул протяжно и громко и подхватил пакари.

— Где её искать? — спросил Поно опять. — Где?

Он наступал, а музыкант всё отходил к воротам. Послышалась тяжёлая поступь, и чёрный бык показался, мотнул головой. Музыкант забрался ему на спину.

— Не смей уезжать! — закричал Поно. — Не смей! Ты знаешь, где она? Хоть скажи!

— Я не знаю. У меня свой путь, и сойти с него я не могу. И так задержался. Прости, — ответил музыкант и стегнул быка.

Во дворе поднялся шум: люди осмелели и теперь кричали что-то. Поно не стал слушать. Он бежал за чёрным быком, сколько хватило сил, а потом остановился и только зло глядел, упёршись ладонями в колени.

— Поедем, — раздался голос Фаруха.

Он взял быка и теперь ждал, пока Поно отдышится. Пятнистый бык косил глазом и тоже дышал тяжело, всхрапывая, раздувая ноздри. Отводя тяжёлую голову, всё натягивал верёвку.

— Куда нам ехать? — с отчаянием спросил Поно. — Куда? Он всё отнял: и зверя, и кости, и последний нож — всё! И сумку с бусами. У нас остался только бык, и ничего кроме! И больше мы не сможем прятать твоё лицо за краской, ведь так делают только музыканты, а какой из тебя музыкант без пакари! А если тебя кто узнает? Пока нам везло, но многие знают тебя в лицо!

— Знают, но кто поверит, что видит наместника — в этом сером наряде, без советников, без прислужников, без стражи? Я опасаюсь лишь тех, кто заодно с Бахари, тех, кто может меня искать по его указке. Я придумал, что делать: поедем стороной, вдоль гор. Твоя сестра говорила, помнишь — на Ломаный берег, к женщинам кочевников. Выбора нет.

— Но тогда мы не успеем спасти Нуру! Думаешь, они сохранят ей жизнь? Мы не успеем…

— Мне жаль, — сказал ему Фарух, протягивая руку, как равному. — Крепись. Мы придумаем, как отплатить им всем. Садись же, едем!

Дорога лежала под копытами, как раздавленная змея, плоская, с поблёскивающими кое-где чешуйками непросохших луж, а небо провисало всё ниже и делалось всё чернее.

Говорили, однажды жил Хару-храбрец: он дождался поры дождей и забрался на небо по комьям глины, хотел о чём-то просить Великого Гончара. О чём? Люди говорят разное. Одни говорят, он был неудачником и хотел другую судьбу. Должно быть, врут: неудачнику не добраться до Великого Гончара. Другие говорят, Хару всё не мог найти себе жену по нраву, оттого пришёл указывать, какую надобно вылепить. А третьи говорят, у Хару была сестра, да ушла к Великому Гончару, оттого-то он отправился следом.

Что было дальше? Люди и в этом не сходятся. Одни говорят, Великий Гончар разгневался и сбросил Хару с неба, и там, где он упал, горы разломились, и появилась долина, и потекла река — кровь Хару. Другие говорят, Великий Гончар оставил храбреца на небе, и Хару всю жизнь выгребал золу из печи: хотел другую судьбу, получил такую.

А третьи говорят, Великий Гончар сжалился, вылепил его сестре новую жизнь, и двое сошли рука об руку и жили долго и хорошо, потому что Хару не испугался, потому что сделал, что мог, и больше того.

Поно поглядел на тяжёлые тёмно-серые комья над равниной. Смог бы он так? Говорят, многие пробовали, да больше никому не повезло.

— Послушай, — сказал ему Фарух. — Я понял, о чём песня.

— Только теперь понял? — печально спросил Поно. — Ведь я тебе уже давно сказал, о чём она…

Прежде перепалки со Светлоликим раззадоривали его, но больше спорить не хотелось. Не осталось надежды и смеха, а только отчаяние, такое же тёмное и беспросветное, как небо, такое же давящее и огромное.