Клыки Доброй Матери

Я думал: тогда мы творили и знали радость. Сколько времён ушло с той поры? Когда я знал эту радость в последний раз? Что я делал кроме того, чтобы просто ходить по землям? Что я делал? Зачем я был нужен?

Казалось, Бахари не покидал места по мою правую руку. Я не мог сказать точно. Я велел им ехать вдоль горной гряды; им больше ничего не требовалось от меня, и я мог погрузиться в свою боль и свои грёзы.

— Отсюда я родом, — однажды негромко сказал Бахари. — Из Тёмных Долин. Это мои земли, и я не был здесь давно.

Он привстал, озираясь, и в лице его я видел то, что хорошо мог понять: радость от возвращения домой и печаль узнавания, потому что всё, что он помнил, казалось теперь другим или исчезло.

Мы ехали вдоль гор, без дороги. Я не заметил, когда мы съехали с неё, но припомнил, что тряска докучала мне уже давно. В этих землях меж горами и морем сам воздух казался другим, солёным и влажным, и деревья росли гуще, давая тень. Отсюда и пошло название Тёмных Долин.

Бахари не мог молчать. Сердце его говорило, и ему не было дела, что рядом только я да Йова, и что никто из нас не желал его слушать.

— Это моя земля, — сказал он другим, ещё не знакомым мне голосом. — Однажды я её покинул, и вернулся снова, когда был уже советником. Я вернулся посланником, устроил союз, объединивший земли. Дочь владетеля Тёмных Долин стала женой наместника — я устроил это, другим не удалось. Тех посланников, что были до меня, закопали в песок живыми, перед тем изломав им кости. Меня ждала та же судьба, если бы я вернулся с неудачей — но я вернулся с женой для наместника.

— Её отец, я помню, вскоре отправился к Великому Гончару, — подал голос Йова. — Слишком быстро, и так удобно, чтобы присоединить земли.

— Ты винишь меня? — с гневом, который и не думал скрывать, ответил Бахари. — Ты винишь меня? На то была воля Великого Гончара!

К своему удивлению, я увидел слёзы на его лице — быстрые слёзы, которых он не сумел сдержать. Он сам удивился и испугался, и, отвернувшись, умолк. Йова ничего не успел разглядеть.

Бахари молчал до предвечерней поры, когда мы остановились. Телеги выстроили полукругом, и загорелись костры, и шатры начали вырастать рядом с ними. Эта остановка обещала быть долгой. Припасы, которыми так щедро делился с нами городской глава в Ньяне, кончились, и теперь две телеги отправились к ближайшему поселению. С кочевниками уехали люди Бахари, но если он и думал передать с ними какую-то весть, то ему не дали.

Теперь он сидел на краю повозки, свесив одну ногу и положив руки и голову на другую, согнутую в колене, как не подобает советникам, и задумчиво сказал тем новым голосом — или давно забытым старым, — который я впервые услышал недавно:

— Бывает ли у тебя, о Старший Брат, что земли будят воспоминания? Всё моё счастье и всё моё горе — в этой земле. Я ушёл отсюда однажды, чтобы стать тем, кем стал. Всё ради одной цели.

Он даже не обернулся и не проверил, слушаю ли я. О, сколько раз мне изливали душу! — но прежде рассказчики относились ко мне с большим почтением.

— Я вернулся опять — за той, ради которой хотел подняться выше. Вернулся, чтобы отвезти её в жёны другому мужчине.

Голос его дрогнул. Он растёр горло рукой и продолжил:

— Я верил, однажды займу его место. Никак иначе она бы не стала моей. Мне нужно было только время, только время — а оно подвело меня! Она тосковала по этим землям, по умершему отцу. В мужья ей достался трус, терзаемый страхами, к нему прибавился нелюбимый сын… Я ничего не смог для неё сделать, только одно: привёз её тело домой, вернул глину к глине. Как полон надежд был мой первый путь, как горек и вместе с тем сладок второй — а о третьем не хочу помнить. Я не хочу помнить о том, каким я был, потому что тот, кем я был, спрашивает: зачем мне всё это? Теперь — зачем?

Плечи его дрогнули, и он зарыдал, уткнувшись в колени. Но к тому времени, как Йова пришёл насмешливо звать его к костру, Бахари уже стал прежним, величественным и надменным — тем, кто много лет шёл по выбранному пути. Эта земля ненадолго вернула ему воспоминания, но не могла изменить того, чем он стал.

— Я пойду, если пойдёт и Старший Брат, — ответил Бахари, склоняясь передо мной. — Вы не выказываете ему должного почтения. Если опять оставите его в одиночестве, из уважения я останусь с ним.

— Зачем тащить его к огню? Всё равно ему не нужны ни вино, ни пища. Он разваливается на куски, и лужа крови под ним не просыхает — только глупец станет его поднимать!

— Пусть остаётся в повозке, — сказал Бахари. — Позови мужчин, пусть отвезут его…

Глаза Йовы прищурились ещё сильнее. Он догадывался об истинной причине, толкнувшей Бахари на эту просьбу, и уже хотел о том сказать, но я вмешался.

— Отвезите меня к кострам, — попросил я. — Я хочу туда.

И я не солгал. Ведь там была Нуру.

Она сидела возле того, кто звался наместником — и о том, что это ложь, знали только я и Бахари. Юноша обнимал её — слишком осторожно для того, кто уже провёл с нею ночь, — а она не сводила с него глаз и улыбалась, но взгляд был внимательным и тревожным.