Князь Святослав

Узнав об этом, пошел Лев Диакон к своим друзьям-неудачникам. Их труды стали потаенными и приобретали поэтому свежесть, истинность и выразительность. Но поэтому же оба они бедствовали, то перебиваясь кое-как в качестве переписчиков книг, то пользуясь поддержкой тайных доброжелателей. Это были: Христофор, автор одного диалога, направленного против патриарха и его окружения (нападки эти были столь удачны, что рукопись бедного переписчика приписывали Лукиану), и поэт, прозванный Геометром, прославившийся пока только в тесном кругу.

В кабачке «Хорошая еда» друзья поджидали Диакона. Они засыпали друг друга вопросами, вспоминали шалости, Магнаврскую школу, чудаковатых риторов и потребовали дешевого вина.

– Возможно, мы последние писатели нашей ромейской державы, – сказал Диакон. – Провидению, может быть, угодно погасить факел нашей культуры и на месте этом водворить становище бесчисленных варварских орд. И перед лицом опасности возьмем за правило не погрешить против истины и откровенности хотя бы в тесном кругу друзей. Выпьем за будущее, полное неизвестности и отчаянных тревог. Оплачем тяжкие ошибки наших правителей, которых угодно было Богу посадить нам в качестве вершителей наших судеб.

– Столичный плебс умеет не только плакать, – сказал Христофор. – Когда глупость правителей становится преступной, плебс перебивает дворцовые караулы, проникает в помещения, в которых хранятся податные списки, и раздирает их в клочья. Так и надо. Я вижу в этом справедливое возмездие тем, до ушей которых не может донестись гнев обиженного, ибо в ушах сытых – вечный колокольный звон, церковные песнопения и льстивые речи подчиненных.

– Ты заходишь далеко в своем гневе к властителям, – ответил Диакон. – Как бы мы ни обижались на них, одна мысль апеллировать к суду черни должна нас устрашать. Чернь всегда чернь, она слепа, бессмысленна и преступна. Посмотри на ее дела: горят дома, в улицах творится беззаконие. Чуя добычу и возможность в этом ужасном хаосе остаться безнаказанной, чернь уже успела обнажить весь яд своих темных инстинктов. Избави нас от того дня, когда сила правительства будет для нее казаться нестрашной, мы все потонем в потоках крови. Меч в руках ребенка может поразить каждого. Присмотритесь! К киевскому князю, говорят, даже неграмотному, не знающему ни одной буквы алфавита, бегут парики. И целые селения на его пути к столице встречают руссов как родных братьев. Кто-то внушил черни преступную мысль, что обязанности ее к своему господину, возложенные на нее Богом и судьбой, могут быть нарушены. Даже презренные рабы бегут к врагу.

– Не сетуй, Диакон, на них за такое неразумение. Это мы привели их в состояние, при котором они утеряли способность отвечать за свои поступки. Они, подобно стаду, в страхе бегут туда, где больше корму и меньше побоев. Руссы очень устраивают тех, кто ищет кусок земли, чтобы пропитаться и не страдать от тяжелых налогов и военных постов. Войне ведь конца не предвидится. Цимисхий такой же неутомимый вояка, как и убиенный василевс. Многие открыто говорят и в столице, что царь не подчиняется закону, который им самим выдуман… Он, видите ли, сам себе закон. Соглашаюсь, если этот закон и царь справедливы. А если нет, отказываюсь считать закон разумным. Если царь скажет: «Выпей яд!» – я отвечу: «Это неразумно». Царь тоже смертный, а все смертные зачаты во грехе. Если Бог возвысил его над нами и царь стал земным богом, как тому учат отцы церкви, пусть он поступает в согласии с разумом и истиной и справедливостью. В противном случае подчинившихся ему мы уподобим ослам, мулам и верблюдам, которых гоняют палками все, лишь бы считались хозяевами. И такие сограждане, мирящиеся с жизнью, напоминающую хлев, и даже восхваляющие ее, вполне достойны своей участи.

Диакон пожал ему руку и горячо сказал:

– Огонь твоей мысли только еще больше разгорается. И мне отрадно сознавать, что мы товарищи по школе. Как давно я не говорил ни с кем откровенно. Какая это обуза все свое носить при себе, прятать от других и бояться проговориться. Для меня эта встреча – истинный праздник. Давайте будем искренни в полную силу. Может быть, это последняя наша беседа на этом свете.

– Да, – согласился Геометр, который в стихах воспевал императора Фоку, – другого такого Никифора, который смог бы нас вывести из ужасного теперешнего ада, больше не будет. Только сейчас, когда он в земле, мы видим его дела в полную величину. Какого государя погубил этот сластолюбивый армянин, изверг и подлец! Ему не простит история… Никогда! И он еще хуже кончит, чем Никифор.

Вошел хозяин кабачка, с хитрой ухмылкой, и стал у двери. Тотчас же друзья смолкли. Потом принялись дружно хвалить его вино. Он внес новый сосуд и вышел.

– Остерегайтесь, – сказал Христофор. – Всем кабатчикам, особенно этих темных трущоб столицы, приказано эпархом проверять посетителей и сообщать о их разговорах. Упаси боже касаться событий, происшествий во дворце… Впрочем, все шепчутся тихонько. Вот тема для исторического сочинения, Лев.