Князь Тавриды. Потемкин на Дунае

— И как же не хотеть, на что же ночь эту самую Господь Бог дает… Денной сон сил не подкрепляет… Больной‑то наш, кажись, притих… заснул, батюшка.

— Нет, ты посиди, а я схожу к нему понаведать…

Анна Филатьевна встала и, шатаясь, прошла в соседнюю комнату, где лежал больной Виктор Сергеевич.

Через минуту из этой комнаты раздался неистовый крик и шум от падения на пол чего‑то тяжелого.

Анфиса бросилась туда, и ее глазам представилась следующая картина: на постели с закатившимися глазами и кровавой пеной у рта покоился труп Галочкина, на полу навзничь лежала без чувств Анна Филатьевна.

VII

БЫЛА ЛИ ОНА СЧАСТЛИВА?

 Обморок с Анной Филатьевной был очень продолжителен, или, скорее, он перешел в болезненный тяжелый сон.

Она совершенно пришла в себя только поздним утром другого дня.

Блуждающим взглядом обвела она вокруг себя.

Она лежала раздетая на двухспальной кровати, занимавшей добрую половину небольшой комнаты, служившей спальней супругам Галочкиным.

Кроме кровати, в спальне стояли комод, стол, а в углу киот–угольник с множеством образов в драгоценных ризах, перед которыми теплилась спускавшаяся с потолка на трех металлических цепочках металлическая же, с красным стеклом, лампада.

Анна Филатьевна уже месяца два как спала одна в спальне, так как больного Виктора Сергеевича перевели в более просторную комнату рядом со столовой, где и поставили ему отдельную кровать.

Поэтому, проснувшись одна, Анна Филатьевна не удивилась.

Удивило ее только странное, монотонное чтение, доносившееся из соседних комнат.

Анна Филатьевна некоторое время внимательно вслушивалась.

Это читали Псалтырь.

Мигом она вспомнила все происшедшее накануне.

Страшный рассказ Анфисы, ожидаемая давно, но все же показавшаяся ей неожиданной смерть мужа, не успевшего отдать последний долг, приличествующий христианину, умершего одиноко, в ее отсутствие.

Перед ней встала картина мертвых, закатившихся глаз, кровавой пены, и она даже теперь почувствовала на правой руке, которой она дотронулась до лба мужа, могильный холод.

Она вспомнила, что не выдержала и лишилась чувств.

С этого времени она уже ничего не помнила — ей было так хорошо.

Не были ли это самые счастливые часы ее жизни?

Она закрыла глаза и притворилась спящей.

Она сделала это умышленно.

Анна Филатьевна догадалась, что Анфиса уже распорядилась, обмыла покойника, отыскала читальщика, и вот сейчас, как только она, Анна Филатьевна, встанет, на нее со всех сторон налетят люди, с которыми ей надо будет разговаривать, отдавать приказания, делать распоряжения, торговаться, даже браниться, — словом, жить в том своеобразном значении слова, в каком понимают жизнь очень многие вообще, а «гаваньские жители» в особенности.

Жизнь — это отсутствие покоя.

Анне Филатьевне не хотелось жить — ей хотелось покоя.

Она и прибегла к маленькой хитрости.

Пусть думают, что она еще не проснулась.

Конечно, это не может продолжаться долго, но час–другой она может урвать у жизни, которая ее ожидает, как только она спустит ноги с мягкой пуховой перины, лежащей на широкой кровати.

А так сейчас ее не побеспокоят!

Как бы в подтверждение этой мысли, раздался легкий скрип двери, она приотворилась, и в нее просунулась голова Анфисы с озабоченно–беспокойным лицом.

Анна Филатьевна вся притихла и даже крепче, чем следует спящей, зажмурила глаза.

Этого, конечно, не могла заметить Анфиса; она поглядела на лежавшую, прислушиваясь к ее легкому дыханию, покачала головой и притворила дверь со словами, видимо обращенными к самой себе и выражавшими мысль старушки:

— Пусть спит, болезная, что тревожить, и без нее управлюсь, панихидку‑то отслужим уж к вечеру…

Она удалилась от двери.

Анна Филатьевна слышала, как затихла скользящая походка ее суконных башмаков, но не открыла глаз.

С закрытыми глазами думать легче.

Человек невольно сосредоточивается.

Анна Филатьевна думала.

Перед ней проносилась вся ее жизнь со дня ее свадьбы с Виктором Сергеевичем, с тем самым Виктором Сергеевичем, который теперь лежит там, под образами, недвижимый, бездыханный…

Она сделалась чиновницей–барыней.

Она купила это положение на деньги, добытые преступлением, преступлением подмены ребенка, обидой сироты…

Анна Филатьевна вспомнила вчерашний рассказ Анфисы.

Она невольно вздрогнула под теплым, ваточным одеялом, покрытым сшитыми уголками из разных шелковых материй.

Одеяло было пестрое, красивое.

«Когда и как, а все скажется… Грех это…» — силилась она припомнить слова старухи.

«Скажется? А может быть, уже и сказалось?» — задала она себе вопрос.

В самом деле, была ли она счастлива?

Анне Филатьевне в первый раз в жизни пришлось поставить себе ребром этот вопрос.

Она затруднялась ответом даже самой себе.

Со многими людьми может произойти то же самое, если не с большинством.

Как много людей живут без всяких целей, интересов, чисто растительной жизнью, для которых понятия о счастье узки и между тем так разнообразны, что вопрос, поставленный категорически: счастливы ли они? — поставил их невольно в тупик.

— С одной стороны, пожалуй, и да, а с другой, оно, конечно… Живем ничего, ожидаем лучше…