Князь Василий Долгоруков (Крымский)

«Главное попечение теперь требуется, чтобы всеми образами удержать во вступившем с Россией обязательстве Едисанскую и Буджакскую орды с приобретением способов на выступление из Крыма и их равноверное соединение, по данному от себя обещанию и по их ручательству, Единкульской и Джамбулуцкой орд».

Для этого дела он посоветовал использовать канцелярий советника Веселицкого и переводчика Дементьева, назвав последнего «способнейшим» из всех при армии находящихся переводчиков.

Покончив с текущими делами и не дожидаясь приезда Долгорукова, морозным декабрьским утром Панин выехал в Петербург.

Когда засыпанная искристым снегом, вытянувшая в голубое небо желтые печные дымы Полтава скрылась из вида, Петр Иванович тяжело вздохнул: все-таки жаль было покидать армию. Глаза его стали влажными, к горлу подкатил тугой комок…

«Ну-ну, — мысленно подзадорил себя генерал, — не последний день живем… Они еще вспомнят обо мне, когда нужда заставит… Вспомнят!..»

(Через четыре года именно генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин подавит восстание Пугачева, а самого мятежного Емельку пришлет в клетке в Москву.)

Глава четвертая

Поход на Крым

1

Восемнадцатого января 1771 года необычно оживленная для этого времени года Полтава встречала нового главнокомандующего Второй армией генерал-аншефа князя Василия Михайловича Долгорукова.

День выдался ясный, морозный, безветренный. Солнечные лучи игриво разбегались по серебристым крышам приземистых хат, строгих казенных домов. Церковные колокола торопливо перекликались праздничными переливчатыми звонами.

По обеим сторонам главной улицы, вдоль плетней и добротных заборов, растянулся в две шеренги 2-й гренадерский полк. Озябшие от долгого ожидания краснощекие усатые гренадеры переминались с ноги на ногу, притоптывали, пытаясь согреться, сыпали солеными шуточками; офицеры, собравшись кучками у своих рот, покуривали трубки, с показным равнодушием гадали: кто будет приглашен на бал, который, по слухам, обещал дать вечером командующий.

В начале улицы, прямой стрелой упиравшейся в центральную площадь Полтавы, и на самой площади, сдерживая пританцовывающих коней, стоили борисоглебские драгуны и сумские гусары.

По протоптанным в снегу дорожкам со всех сторон проворно подходили городские чиновники с женами и дочерьми, бежали, скользя и падая, простолюдины.

За две версты от Полтавы Долгоруков, встреченный генералами и штаб-офицерами, пересел в открытые сани. Под звучные пушечные залпы, под густое и протяжное «Виват!» замерзших, а поэтому особенно страстно кричавших солдат, он промчался по накатанной колее, принял на площади от местного начальства хлеб-соль и, испытывая душевный подъём от торжественной встречи, от ладно выстроенных, хорошо обмундированных воинов, пробасил многозначительно:

— С такими молодцами турков до самого Царьграда погоним! Да и крымцев заодно присмирим, ежели на то нужда будет!..

К Долгорукову в армии относились по-разному: солдатам и многим офицерам, тянувшим лямку невзгод и лишений, неизбежных в походной армейской жизни, он нравился своим бесхитростным, грубоватым нравом; генералы и штаб-офицеры, из тех, кто был особенно щепетилен в вопросах чести и этикета, считали, что мужичьи повадки унижают достоинство князя и генерала. В Долгорукове удивительным образом смешались породистость старинного княжеского рода с разящей малограмотностью и простотой.

Назначение командующим Второй армией Василий Михайлович воспринял как должное, с сознанием наконец-то свершившейся справедливости. В свое время замена Румянцева Петром Паниным больно ударила по самолюбию князя. Когда-то они вместе брали Перекоп, генерал-майорами состояли при Санкт-Петербургской дивизии; Долгорукова на два года раньше произвели в генерал-поручики, а в итоге Панин не только догнал его в чине, но и обошел по службе. Этого Василий Михайлович вынести не мог — подал Екатерине прошение об увольнении из армии.

— Никишка, братец его, все обставил, — жаловался он потом, уже будучи дома, княгине Анастасии Васильевне. — Петька-то ни доблестью никогда не отличался, ни умением… Интриган!

— Не беда, Василь Михалыч, — утешала его супруга, поджимая губы сердечком. — Бог все видит! Придет и твой час — в ножки поклонются.

— От них дождешься, — досадливо махал рукой князь…

Появившийся внезапно в середине минувшего декабря курьер из Военной коллегии взбудоражил всю семью. А когда Долгорукову прочитали содержание пакета о срочном вызове в Совет — он гордо посмотрел вокруг:

— Ну-у, а я что говорил?.. Не верили?.. Вот и пришел мой час!

За ужином радостный князь выпил водки и, размахивая вилкой, на зубьях которой крепко сидел сморщенный, в пупырышках соленый огурчик, роняя капли рассола на белоснежную голландскую скатерть, хвалил домочадцам государыню: