Книга дворцовых интриг. Евнухи у кормила власти в Китае

Он снова кинул бирку с наказанием, причем с такою силой, что опрокинулся сосуд, в котором она лежала. Экзекуторы, отпустив Жуйлана, схватили Сюя, повалили на пол и принялись нещадно колотить, причем не простыми батогами, а самыми тяжелыми — «первого разряда»[171]. Жуйлан все это время стоял в сторонке на коленях. Он клал низкие поклоны, оглашая воздух скорбным воплем. Всякий раз, когда палка опускалась на Цзифана, он бился об пол головой. После тридцати ударов батогами ляжки Сюя превратились в кровавое месиво, а юноша разбил себе всю голову. Наконец казнь прекратилась, и правитель отпустил Цзифана под залог. Только теперь, после наказания Сюя (к тому же, заметим, он был лишен и звания сюцая) все осознали, что прежде допускали касательно него ошибку. Бумага о лишении его ученых званий ушла к начальству. И все же правитель дал Сюй Цзифану послабление: он не стал привлекать его к суду за оскопление человека.

Сюй Цзифан, вернувшись домой, тотчас слег, и от недуга, который охватил его, более не поднялся. Жуйлан всячески ухаживал за другом, молился Небу, куренья возжигал, но избавить его от напасти так и не смог. Он очень горевал, что друг подвергся унижению из-за него и сейчас, возможно, его ждет смерть. Юноша боялся услышать обидные слова перед его кончиной, однако в скорбную минуту, когда, как говорится, «сменяется циновка»[172], Сюй, схватил юношу за руку, прошептал:

— Ты из-за меня себя сгубил — лишил возможности иметь потомство. Свою вину я буду чувствовать даже после смерти. Прости меня, злобы не таи!.. А сейчас я попрошу тебя исполнить два моих завета. Запомни их!

— Какие? — спросил Жуйлан.

— Люди, расположенные к тебе, завидовали мне, вот отчего стряслась сия беда! После моей смерти они, конечно, снова постараются проявить недобрые намерения по отношению к тебе. Ты должен избегать таких людей, а потому тебе придется где-то затаиться, словом, «замести следы». Так вот, первый мой завет — блюди до конца дней память обо мне! Теперь второе. Я долго учился, но так и не смог далеко продвинуться вперед. Но у меня остался сын, правда, я не смог вырастить его и сделать человеком. Прошу тебя, позаботься о мальчике, научи и вразуми его. И если он со временем получит имя, это будет для меня огромным утешением у Девяти Истоков[173], где я буду пребывать. Такова моя вторая воля.

Он кончил говорить, с уст сорвался стон, но глаза не оросились слезами. Через мгновение дыханье пресеклось, и он ушел навек. Жуйлан зарыдал, казалось, что из глаз его льются не слезы, но кровь, а сердце будто превратилось в пепел. Он был готов покончить с собой тут же, рядом с другом, но все ж сдержал себя, поскольку вспомнил о четырехлетием сироте — ребенке, которого надобно было растить. Глотая слезы, он принялся готовить гроб.

Жуйлан дал клятву, что после кончины друга исполнит долгий пост. В день Двух Семерок[174] он клал поклоны Будде и читал псалмы, а после совершения похорон стал думать, куда ему податься: вообразите, юноша шестнадцати-семнадцати лет и при нем четырехлетний мальчик. Кто он ему: его дитя иль брат родной? Как называть мальчишку? К тому же здесь кругом беспутные мужчины-злыдни, и всюду буйствует «южный ветер». Но где уверенность, что в других местах поветрия такого нет? Откуда это знать? Вполне возможно, что в чужих краях, куда они придут, на них обрушатся и более страшные несчастья. Что же делать? Остается одно: переодеться женщиной и постараться не показываться людям на глаза. Может, тогда удастся сохранить верность заветам друга. Однако переодевшись женщиной, он все равно не избавит себя от двух серьезных неудобств. Прежде всего, от всевозможных случайностей в пути, и второе неудобство: как, став женщиной, заниматься торговым делом? Жуйлан много дней пребывал в горестных раздумьях. И вдруг однажды его будто осенило: он вспомнил о дяде по материнской линии — Ван Сяоцзяне, который жил совсем один, поскольку не имел ни сына, ни даже дочерей. Вот к нему и надо обратиться за помощью, попросить его, чтобы он их увез отсюда. В дороге у них будет надежный спутник, которому к тому же весьма удобно заниматься торговым делом в чужих краях. Приняв такое решение, Жуйлан позвал Ван Сяоцзяна, чтобы вместе обсудить свой план. Дядя с удовольствием откликнулся на предложение.

— Мы отправимся в Чжанчжоу, где жили мои предки! — сказал он. — Ты же всем говори, что у тебя — мол, умер муж и ты сейчас вдовица, однако более замуж никогда не выйдешь. А дитя от матери другой. Живем-де вместе с дядей. Если будешь так твердить, тебя не свалит не только «ветер южный», но не собьет и «северный»!

— Превосходный план! — обрадовался юноша. — Можно сказать, совершенный со всех сторон! — Как и прежде, он для удобства в имени своем сменил частицу «лан» на «нян». Еще во время болезни друга он за двести лянов продал все имущество Цзифана, так что деньги частично ушли на похороны. И теперь у него оставалась еще половина той суммы.