Книга Кохелет

Что касается «банальных похвал мудрости», они действительно противоречат авторским высказываниям вроде «Во многой мудрости много скорби» (I.18), «Ибо чем лучше мудрому в сравнении с глупцом?» (VI.8) и т.п. Но такого библеиста, который считает данные высказывания несовместимыми в рамках одной личности, одного мировоззрения, можно смело считать не понявшим ни Книгу, ни Автора. Нельзя же, в самом деле, считать неискренними и (как явняые вставки) многочисленные призывы проводить жизнь в веселье, выбрасывать из Книги только на том основании, что тот же Автор в других местах говорит: «О смехе сказал я: глупость» (II.2) или «Лучше скорбь нежели смех» (VII.3). Антитеза «мудрость-глупость» разрабатывается Автором абсолютно так же, как антитеза «веселье-скорбь»: хотя и то, и другое – тщета, хотя и то, и другое не спасают от Неизбежного, всё же лучше придерживаться тех и мудрости, и веселья, чем противоположного.

В конце концов, Е Подешар неужели всерьёз рассчитывал на то, что Кох̃е́лет на протяжении всей Книги будет призывать читателя быть беспросветным дураком? Неужели он ожидал этого? Кох̃е́лет чётко и недвусмысленно советует читателю: «И не будь глупцом» (VII.17).

Что касается «благочестивого ортодокса», который «добавил изречения, утверждавшие официальную доктрину о божьем суде над каждым человеком» (Рижский), то с этим «ортодоксом», точнее с «ортодоксами», мы в меру сил разобрались. Отрадно, что хотя бы явная вставка XII.13-14, завершающая Книгу, Рижским ( а ранее – Подешаром, Лодсом) «оставлена на совести» этого самого «ортодокса».

По поводу принадлежности Эпилога Книги вполне достаточно говорилось ранее. Здесь нет никакой необходимости повторяться.

* * *

Рижский далее пишет, что для объяснения противоречивости Книги в своё время выдвигались самые разные гипотезы.

А именно:

А. Некоторые критики высказали предположение, что, может быть, Автор выбрал своеобразную форму изложения, чтобы наряду со своими взглядами воспроизвести и взгляды противников;

В. Или что Автор находился одновременно под влиянием двух греческих школ в философии – эпикурейцев и стоиков. Отсюда – эклектический и противоречивый характер его книги.

С. Или что в душе самого Автора была раздвоенность: «вера боролась с сомнениями в божественном промысле; /…/ то побеждало страстное желание верить в божественную справедливость, то одолевали сомнения, и всё это отразилось в книге;

D. Или что Автор из страха перед возможными нападками со стороны представителей официальной ортодоксии сам вставил в своё произведение высказывания в духе господствующей доктрины;

Е. (Гипотеза Рижского). Автор сочинил как бы «послание в два адреса». Основной текст – «еретические», «вольнодумные» высказывания – адресовались вольнодумцу, единомышленнику Кох̃е́лета, способному его понять и говорить с ним на одном языке; фрагменты же, где утверждается неотвратимость Божьего суда, пожизненное (а, может быть, и посмертное?) воздаяние и провозглашается справедливость Бога, имели совсем другого адресата – обычного, в меру просвещенного (то есть – непросвещенного) иудея, «человека с улицы», который ещё не утратил веру во всемогущего, справедливого Бога, которому небезразличны обеты, обряды и исполнение заповедей Торы. Автор создал свою философскую поэму таким особым образом, что её могли читать и находить что-то своё и древние «вольтерьянцы», и «человек с улицы», продолжающий верить в справедливость и милосердие Бога.

* * *

Попытаемся разобрать эти гипотезы – разумеется, вкратце. И, видимо, не в обозначенном порядке.

* * *

Высказанная частью критиков гипотеза о том, что Автор сознательно избрал необычную манеру изложения – наряду со своими взглядами воспроизведя и взгляды своих «идеологических противников» – гипотеза эта выглядит достаточно экзотично и довольно уязвима для критики. Приведём лишь одно – возможно, даже не решающее – соображение: если бы Автор действительно задался подобной целью, он подошёл бы к ней куда более добросовестно. Книга в этом случае действительно вышла бы «двуплановая», «двусмысловая», отражение – хотя бы в мало-мальски равных пропорциях – двух полярных точек зрения. Получился бы настоящий диалог, диспут – в точно таком же виде, как, кстати, чуть более древняя Книга Иова. А в Книге Кох̃е́лет, как известно, 12 глав, 222 стиха, и из них – всего лишь две (!) коротенькие цитатки из Торы (да ещё несколько маловразумительных сентенций об обетах в V главе). Уже это одно должно нам о чём-то говорить.

* * *