Книга Лазури

У Суок, как я и ожидал, возникли сильные трудности с открыванием дверей, — первое время она вообще принимала их за продолжение стен, — но здесь уже я оказался на высоте положения. Наконец нашли себе применение несколько комодных ручек, в незапамятные времена купленных в хозтоварах под невнятным предлогом возможного ремонта соответствующего девайса. Я привертел их к дверям на уровне своего колена. Забавно. Я ведь действительно совершенно не представлял при покупке, на кой черт они мне нужны, если у меня даже комода тогда не было. Информационное поле, не иначе. Хе-хе.

По прошествии времени мои запасы начали иссякать, и мне пришлось сделать вылазку во внешний мир. Суок с собой я, разумеется, не взял, что искренне опечалило, но не обидело ее, совсем как в тот раз, когда она выразила желание посмотреть, какой такой «особой» работой я занимаюсь в сортире. Отбрехался я тогда с огромным трудом. «Кисмет, — словно говорил ее смиренный вид. — Отец всегда прав, ему виднее». Я уже смог различить в ее характере некоторую склонность к фатализму. Тем лучше.

Ну а что вы мне предлагаете, господа? Идти клянчить у соседей детские обноски, которые мне все равно никто не даст? Зимней одежды ее размера у меня в доме отродясь не бывало. Девочка же в легком платье, пусть даже в конце зимы, шарахающаяся от машин и зовущая отцом странного угрюмого типа, годящегося ей разве что в старшие братья — идеальная мишень для косых взглядов если и не прохожих, то сотрудников «правоохранительных» органов уж точно. Не хватало еще по чьей-нибудь ретивости загреметь за педофилию. Тьфу.

Я походил по магазинам, затариваясь яичной вермишелью себе и растворимой фруктовой кашей для нее. Молока под кашу пришлось приобрести целых четыре пакета: я решил, что каждый день по непонятной причине оставлять ее одну в пустой квартире будет, по меньшей мере, некрасиво. Я слишком хорошо помнил, что одиночество делает с людьми. И с куклами. «Давай играть, Томоэ…» Б-р-р! Нет уж.

Подумав, я купил еще шампунь и детское мыло, почти сразу внутренне содрогнувшись. Елки зеленые. А ведь мне придется ее купать. Руками трогать…

Может, нанять для этого сиделку? Тьфу, да какую там, к черту, сиделку. Справлюсь сам. Происходящее в мире зависит от твоего восприятия. В том числе и от твоей испорченности. Пусть каждый воспринимает все в ее меру. Я собираюсь просто выкупать дитя. Свое дитя. И можете думать, что хотите.

Дома меня встретила Суок.

— Отец, ты вернулся!

— Да. Я же сказал, это ненадолго.

— Что ты принес?

— Я принес нам пищу.

— А где ее берут?

— Ее выращивают, Суок. Особые люди, приставленные к этому важному занятию.

— Выращивают?

— Да. Все на свете растет, становится когда-нибудь больше и крепче. Это еще один закон, установленный уже не людьми, а миром, в котором мы живем.

— И ты тоже выращиваешь пищу?

— Нет, у меня нет необходимых для этого навыков. Мне приходится выполнять для людей другие важные дела, чтобы выменять пищу на них.

— Но ведь все хотят есть… Это несправедливо!

— Справедливо, дочь. Многие из людей не могут того, что могу я, но им все равно это требуется. Это честный обмен — ты берешь мое, я беру твое. Только так и можно создать достойное общество.

Стремление осмыслить полученные сведения боролось на ее лице с недоумением. Ну конечно. «Мама умеет всё». Все мы когда-то через это прошли.

— Пропусти-ка, — я перехватил пакет другой рукой. — Мне надо разобрать пакет.

Идя по коридору, я заметил, что вид у нее был странный: смущенный и в то же время гордый, словно она в мое отсутствие заманила в квартиру бенгальского тигра и устлала его шкурой пол в гостиной.

— Что такое, Суок?

— Отец… Я вчера смотрела, как ты все делал, и…

— И?.. — подбодрил я, видя, что она замялась.

— Вот…

На столе стояла моя утренняя чашка, которую я забыл там перед уходом. Разумеется, немытая — я заметил на краю знакомый потек. Над чашкой еще поднимался легкий парок. Один из табуретов был передвинут к буфету, где стоял чайник.

— Ты приготовила мне чай?

— «Чай»? Это сладкое и крепкое так называется? Да…

— Хм… Спасибо, — я поставил пакет на пол, взял чашку и отхлебнул.

Ну, знаете… Такой чай, наверно, подавали Посейдону, когда он забредал на Олимп поиграть в преферанс с родственничками. Я почувствовал во рту жжение и осознал, что физиономия скручивается в невероятный клубок. Он был невероятно соленый. Его как будто приготовили из морской воды. От того, чтобы не выплюнуть адово пойло сразу, меня удержала только собственная поспешность: я выпил отпитое залпом. Желудок в ужасе зашевелился. Не отравиться бы…

Увидев, как меня перекорежило, Суок перепугалась:

— Что такое, Отец? Это плохо? Невкусно?

— Что это, Суок? — проскрипел я сквозь сведенные судорогой челюсти.

— Ча… чай… Я делала, как ты, я… положила пакетик и насыпала белого порошка… Три ло… ло… жки… — ноги ее подкосились, она села на пол и уткнула лицо в ладони. Плечи ее содрогались от рыданий.

Елико возможно тихо глотнув чистой воды и вылив проштрафившийся чай в раковину, я поднял мою маленькую повариху и усадил на колено.

— Не плачь.