Он имел в виду «Краткий курс истории ВКП(б)». Написанная Сталиным и его подручными «история», которую тогда «изучали» все — от мала до велика — и которая была абсолютно
Действительно —
Если поначалу имя Солженицына еще было связано с какими-то надеждами… — то «Архипелаг» не оставил от них камня на камне.
«…Чем он делался знаменитей, плодовитей, чем больше он обретал свободу для своего голоса, тем больше росло удивление, недоумение, непонимание, сожаление… Мы находим у него слова: мол, не одному бы ему поднимать весь этот неподъемный гулаговский материал, — и резонно было бы ожидать от него, свободного и независимого, обращения: приходите ко мне и будем вместе (вместе!) осиливать эту громадную тяжесть истины об “Архипелаге ГУЛАГ”, которая тяжким грузом тянет вниз всю правду земли. Ведь пока мир не очистится и от этого греха, то в будущем ничего, кроме безумия и лжи, лжи и безумия…
Но Солженицын, вырвавшись на полную волю, стал строить свою судьбу по другому руслу. С одной стороны, он пророк, моралист, пропагандист, он поучает весь мир, Запад и Россию; с другой — он, оказывается, великий романист; он затворяется в добровольном заточении, чтобы не отрываться от важного дела: писать великое “Красное колесо” — грандиозный исторический роман, куда там Льву Толстому…
А успел он хоть немного разобраться в жизни текущей, на десятилетия от нее оторванный?..
В другом месте он замечает: “Рассказать об этом некому: они умерли все”.
Но всё-таки, наверное, умерли еще не все. Так не прямое ли его дело, верное его обязательству, — собрать бы этих
Солженицын жалуется, что “трудно собирать рассказы о ссыльной жизни. Ссыльные жили трусливо и замкнуто”.
Господи, да вся Колыма (послевоенная) на ссыльных держалась! Неужто никого нельзя было отыскать, чтобы не писать таких глупостей, что ссыльные вместе не фотографировались, что в поселках, вроде Ягодного, комендатура запрещала ссыльным жениться и т. п.
Скорее, не тех искал. Не то искал. Омрачала мысль: “Где-то учатся ровесники наши в Сорбоннах и Оксфордах”[14]
…А ведь был дан Солженицыну и талант, и судьба счастливая выпала. И на что это всё пошло? Чтобы гвоздить большевиков за 17-й год?
Да ведь они тоже великие клятвы давали…
Потому не один лагерник воспринимает деятельность Солженицына в итоге как измену.
А читает ли сейчас кто “Архипелаг ГУЛАГ”?.. Сдается мне, никто так толком и не прочитал это великое эпохальное творение, никто не попробовал подойти к нему аналитически. Ведь никто, как я не раз убеждался, и не помнит его содержания, а все помнят только тот шум, который вокруг него создавался.
На самом деле это никакое не исследование, а книга построена как учебник — излагает готовые выводы и цифры, неизвестно откуда взятые. “Краткий курс”. В нём три слоя: общие сведения, почерпнутые из разных материалов, чьи-то рассказы (или домыслы), за которыми не видно рассказчика, и, наконец, собственные наблюдения.
Вся книга искусно построена по методу поглощенной информации, то есть когда мы переходим от одной части к другой, от одной главы к другой, то вся предыдущая информация из нашей памяти как бы стирается. И, естественно, при нашем обычном беглом чтении, как мы привыкли, совсем не замечается, что одна информация противоречит другой. В книге действительно есть всё, кроме
По его воле или против его воли, но архетип, сложившийся на основе солженицынских произведений, стал авторитетной нормой, я бы даже сказал — авторитарной, к которой обращаются как к арбитру.
С. Ломинадзе,[15]
чья лагерная судьба не отличалась благовидностью, свыше трех лет добивался, чтобы “Новый Журнал” опубликовал опровержение отрывка из моих воспоминаний, напечатанного в этом журнале. Главный его довод, что я, дескать, написал анти-“Архипелаг”. Речь шла о следствии, о Большой Лубянке. Ради любопытства я просмотрел, как же Солженицын описывает в “Архипелаге” свое личное следствие и пребывание на Лубянке. К моему удивлению, личный опыт Солженицына оказался аналогичным моему опыту[16]. Почему же Ломинадзе выдвигает такой аргумент?Потому что он плохо читал «Архипелаг», но зато хорошо помнит то общественное мнение, тот шум, который сложился вокруг Солженицына, и, главное, потому, что этот архетип ему нужен как оправдание собственной неблаговидности.