Книга, обманувшая мир

Потому баклановское “Знамя” отвергает мое документальное повествование и двигает вперед жигулинскую стряпню, полную бахвальства и фантазии. Потому же охотно выпускаются десятки других книг, полных чудовищных вымыслов.

Потому что нужна не правда, а ПРОПАГАНДА, не всегда бескорыстная.

Почему же право на существование оставляется только за Иваном Денисовичем?

Почему осуждаются те, кто не хочет позволить дать растоптать себя этому чудовищу — лагерной системе? За счет чего? Да за счет посылок, денег — помощи родных, за счет «блата» — поддержки тех людей, которые почему-то сохранили более снисходительное отношение, чем Иваны Денисовичи, к людям образованным, особенно студентам, и т. д.

Враждебность к интеллигенции — вовсе не свойство народного характера, это психология паханов, усваиваемая в народе, когда он переставал быть народом.

Благодаря своей грамотности, благодаря своей способности овладевать канцелярскими и прочими премудростями (а вовсе не по благодеянию кума) становились нормировщиками, бухгалтерами, фельдшерами и т. д. И могли реально помогать работягам.

А что касается всяких ворюг, взяточников и прочего дерьма — так ведь их и на воле предостаточно.

Я не знаю, может, пропаганда Солженицына оказала влияние на чьи-то мозги, но не она, как и всё диссидентство, нарушила ход истории.

Но вот что она дает в изучении самой истории, в ее объяснении — результат нулевой.

Чем он нас в итоге радует? Идеями реставрации?..

Как никому другому, Солженицыну представлялся уникальный шанс быть открывателем неизведанной исторической территории — архипелага ГУЛАГа. Но он его лишь замутил осадками неправды…»

(15 апреля 1998 г.; «Послесловие» — 2000 г.)

Помню, что именно об идеологическом фундаменте Солженицына разгорались жаркие споры Генриха с нашей «образованщиной»:

те, почему-то с радостью подхватив солженицынскую идеологию (?!), — утверждали, что «придурком» в лагере быть стыдно, а обязанность каждого з/к — помогать «правильному зеку» Ивану Денисовичу.

Г. Н. им резко и категорически возражал.

Читаем в «Архипелаге»:

«Эту книгу я пишу из одного сознания долга. Я не чаю своими глазами видеть ее напечатанной где-либо; мало надеюсь, что прочтут ее те, кто унес свои кости с Архипелага… В дни, когда Шолохов, давно уже не писатель, из страны писателей растерзанных и арестованных поехал получать Нобелевскую премию, — я искал, как уйти от шпиков в укрывище и выиграть время для моего потайного запыхавшегося пера, для окончания вот этой книги» (ч. 3, гл. 7).

Прошли десятилетия. Прочитана книга Сараскиной — и вот итог: какой нестерпимой фальшью слышатся сейчас эти разглагольствования конструкта — Нобелевского лауреата!..

И что он так прицепился к Шолохову?!

То — «после двух кремлевских встреч» (Л. Сараскина, с. 122)

 — посылает ему почтительнейшую телеграмму:

«Я очень сожалею, что вся обстановка встречи 17 декабря, совершенно для меня необычная… — помешала мне выразить Вам тогда моё неизменное чувство, как высоко я ценю автора бессмертного “Тихого Дона”» (1963 г.; Сараскина, с. 122).

То — всего-то через три года! — обзовет «палачом», то — уже на Западе — его разоблачает: не он, мол, писал «Тихий Дон» — у Крюкова украл!.

* * *

Итак, свой «Архипелаг» Солженицын пишет из одного сознания долга.

В «Послесловии» к «Л-1-105» Генрих Горчаков скажет о нем:

«Я ведь был один из тех, от имени которых и во имя которых он провозглашал начало своей деятельности, давал своего рода клятву».

Он провозглашал… от имени

— а приняли ли его те, от имени которых?..

Статистики у меня, разумеется, нет. Но знаю от многих: нет, не только не приняли — были возмущены и оскорблены этой ЛОЖЬЮ.

Не мог принять и не мог дать согласия, что и от его имени изображен ГУЛАГ у Солженицына, — и Генрих Горчаков. Давно, и в Сибири, и на Колыме, он думал о том, чтобы написать о лагере. И вот пришел его час.

Ты знаешь, что наш Г. Н. — полемист по натуре, как говорят, от Бога. И ты знаешь от меня, что его воспоминания — своего рода реакция: они, скажем, спровоцированы «Архипелагом»: тогда и пришло сознание: «Не могу молчать!»

Его «Л-1-105» был в том числе и реализацией этого не могу.

Он целеустремленно, и не только полемизировал с Солженицыным, — Г. Н. его ОПРОВЕРГАЛ: всей своей человеческой сутью и потому, конечно, всем своим лагерным опытом.

Но положение оппонента Солженицына тогда было не из простых: не мог же Г. Н. петь в одну дуду с режимом! Он и не «пел»: имя Солженицына ни разу в книге не названо, даже тогда, когда Г. Н. его, можно сказать, цитировал.