Книга отзывов и предисловий

В Америке принято спрашивать: «Вы какой поэт?»В 80-ые можно было услышать от вполне приличных людейс образованием: «Я поэт-сюрреалист».От неожиданности я не могла удержаться от смеха.

Они обижались: «Это не шутка, это серьезно».Как если бы мы сказали, что мы латинские поэты,или акмеисты, или поэты-метафизики.Сначала я думала, что они действительно без комплексов

старых культур, потом поняла, что у них другие правила игры,но долго не умела ответить, какой я поэт. Теперь запростоотвечаю, что я поэт политический, постсоветский,эмигрантский, русско-еврейский, феминистский,

испытавший влияния футуризма, афроамериканской поэзиии Нью-Йоркской конкретной школы 60‐х.

С одной стороны, поэт готов смотреть на себя сквозь фильтр социальности, подавать себя через этот фильтр. С другой – поэт понимает, что это «правила игры», и сам факт рефлексии свидетельствует, что они не до конца приняты. Больше того, принадлежность к какой-то категории – штука ненадежная, она значит или слишком много, или слишком мало. Тут можно привести в пример огромный текст «Комиксы на этнические темы», в котором Темкина рассказывает, что среди «нас, евреев» есть легкомысленные и прагматичные, воры и праведники, проститутки и военнослужащие, миллионеры и нищие, инвалиды всех групп, рыболовы, дачники, кандидаты наук, парикмахерши – и т. д.

Интереснее вот что. Под стихотворением «В Америке принято спрашивать…», как и под многими другими, стоит пометка «Автоперевод». Если бы пометки не было, читатель едва ли отличил бы русский родной от русского переводного. Темкина действительно стала американским поэтом, пишущим по-русски. У нее встречаются даже калькированные с английского обороты:

Может быть, возвращается из психбольницы домой,где ее вряд ли хотят обратно.

Этого, как бы утверждает Темкина, можно не стесняться: такие процессы естественны, она пишет тем языком, какой у нее есть, и подобные «нормальные лингвистические ошибки» сама замечает: «„Глазные стекла от солнца“ – / говорит, имея в виду солнечные очки». Вообще «Ненаглядные пособия» пробуют на растяжение расхожее представление о поэтической речи: стихи загромождены терминами («Перед сном представляю / летний пейзаж перед домом, медитативная визуализация…»), подчеркнуто прозаическими конструкциями, а в разделе «Кантаты и трактаты» переходят просто в почти-прозу, с абзацами, отступами, с довольно иллюзорным разбиением на строки.

Скептик мог бы хмыкнуть: возможно, Темкина просто не умеет работать с традиционной, старорежимной русской просодией, которая все предубеждения способна искупить сладкозвучностью? Но это не так: в книге есть тексты если не «традиционные», то написанные с оглядкой на «традицию». Это, правда, скорее стихи-безделки, в них ощутимо легкое пренебрежение: я так умею, но мне это неинтересно. От рифмы иногда приходится буквально отмахиваться (как в стихотворении «Элегическое», где Темкина пытается проанализировать, что стоит за мужскими любовными аффектами). Что касается традиционных для лирики тем и жанров, здесь можно отослать читателя к циклу «Надписи под калифорнийскими фотографиями» или к нескольким стихотворениям памяти Иосифа Бродского, чьим литературным секретарем была Темкина. Бродский, судя по всему, оказал на Темкину большое влияние как личность – но ее стихи ему не наследуют примерно ни в чем.