Книга отзывов и предисловий

В карьере Евгения Никитина было несколько этапов: сначала – достаточно гладкие стихи постакмеистической выучки, затем – сатирические верлибры о быте литературной тусовки и трагикомических случаях из жизни автора. Параллельно Никитин стал прозаиком – его роман в рассказах «Про папу» как бы продолжал второй поэтический этап, перед нами были обаятельные и скорее грустные, чем веселые истории неприкаянного героя-аутсайдера с пестрой биографией (при том, что автор этих историй обладает солидной литературной репутацией, в частности как основатель «Метажурнала», одной из самых живых виртуальных поэтических площадок). В никитинских прозаических текстах есть изрядная доля преувеличения и вымысла, но в их основе – зерно реального абсурда. Поэтическая книга «Скобки» пересобирает все эти ипостаси. Возвращается регулярный стих, просодией и горечью напоминающий то о Георгии Иванове, а то о Виталии Пуханове. Остаются комментарии к литературному процессу – превращающиеся в нынешней обстановке в трагиироническую литанию по канувшей в Лету Касталии:

Нас было мало на челне.Мы никого не напрягали:слова и числа сопрягали,качаясь на своей волне.Когда настал голодный год,

мы горсточкой сложили лапкии, словно в лодке Дж. Клапки,в них провезли последний мед.

Проза приучила Никитина к автобиографизму – и в «Скобках» автобиографический герой раскрывается с редкой, даже болезненной откровенностью. Здесь много признаний («просто я недолюбил, вот и не помог», «Ничьи ладонь и лоб я не умел обжечь, / от холода укрыть, от смерти уберечь»). Книга начинается таким стихотворением:

Мне дочь не скажет слова «папа».Она не может говорить.Встает за ручку в два этапа.

Протяжным криком просит пить.Жена скучает, словно птица,на табуретке у окна.И мне нельзя остановиться,запить или сойти с ума.

Можно сказать, что перед нами книга о жизни-разочаровании, пусть Никитин и пишет: «На мне облез, как старые обои, / весь этот слой – / без разочарования, без боли, / само собой». Из этого разочарования, впрочем, извлекаются нетривиальные уроки – например, об умении оставлять финал открытым, смиряться с его мучительностью, тягомотностью:

Дом снесли, а мы еще стоим.Я смотрю спокойно на отцаи не знаю, что мне делать с ним.Все проговорили до конца.Боли нет, досада – может быть.Точку бы поставить и уйти.Выпить разве – я умею пить.

Вот недавний пост – его прочти.Нет веранды этой, кухни нет,но отец все думает, не спит,видит на веранде силуэт,слышит, как на кухне пол скрипит.

Порой кажется, что срыв близок («Кто был последним Плантагенетом, / как говорится, Анжу-хуежу – / я не обязан, я не об этом. / Если и знаю, я не скажу»), – но до срыва Никитин никогда не доводит, сохраняя его возможность в порядке саспенса. Никитин ценит это эмоциональное напряжение – специально посвящая ему «киношное» стихотворение о Дэвиде Линче и Монике Беллуччи: «Трещат и ноют провода / от неосознанной тревоги. / Она уже идет сюда, / она почти что на пороге»: обратим внимание на стертость рифм, которая в «Скобках» возведена в прием. Если уж говорить об элементах хоррора, то в книге появляется эффектный хоррор-образ, кажется вполне оригинальный: «страшный белый сад, / висящий в пустоте», все, что остается пилоту космического корабля вместо Земли. Впору во всем сомневаться, защищаться вынужденным обэриутством («И я смеюсь: я тоже Кот, / я разодрал себе живот, / я был и папой, и женой, / и глупой круглою луной, / и приносил своим птенцам / червя, которым был я сам»); впору, наконец, самоустраниться из текста, оставив свой след – свой образ, напоминающий Кота Шрёдингера: «Я здесь был, но верится с трудом».

Анна Родионова. Климат. СПб.: Порядок слов, 2022

Горький