Книга отзывов и предисловий

Трактовка поэтики Бирюкова во многом зависит от того, как мы воспринимаем современный авангард в его связи с авангардом историческим. Что перед нами – вещь архивно-музейная или живая? Книга Бирюкова посвящена памяти Хлебникова, ей предпослан краткий манифест, в котором Бирюков присягает хлебниковскому «Слову как таковому», в ней есть раздел «Хлебниковиана», задействующий хлебниковские мотивы и приемы, цитирующий его тексты и описывающий иконографию:

что Хлебников птицей нахохлилсячто Хлебников шелестящим орешникомчто бобэобичто малыш Хлебниковчто Хлебников в солдатской фуражкечто Велимир в мордовской шапке

что Зангезичто шелест и шепотчто речь речи речики речикичто зинзиверзиив чуив челять чулчу-у-у-у

В одном обширном тексте Бирюков идет «тропой Зангези» (по сути, пересказывая хлебниковскую сверхповесть), в другом («Революция.doc») отсылает к предсказаниям Председателя Земного шара. Но если к Хлебникову здесь отношение почтительно-интимное, то другие предшественники оказываются задействованы в стихийном неймдроппинге: Бирюков клянется именами («Василиск Божидар Алексей»), делает из них своего рода иконы игры в авангард:

Вэ ХлебниковВэ МаяковскийВэ КаменскийД’БурлюкА Крученых?!А Ахматова А?!О, Мандельштам!

И Терентьев, ТерентьевИ Зданевич-ИльяздА Туфанов?А Чичерин (Николаевич)?И Сельвинский?А Блок А?А Белый?

И СеверянинИ Игнатьев…А Введенский?И Бахтерев!Д’Хармс!

Точно так же выскочат имена известных лингвистов XX века, ирландских писателей, философов-постструктуралистов («Делез / не туда полез / Лакан / лакал / Гватари / повтори-повтори-повтори / Бланшо / шо хорошо то хорошо» – тут, конечно, вспоминается не в пример более бодрая песенка Псоя Короленко «Припев два раза»). Если за этим жонглированием и видится какая-то сверхидея, то это не превращение имен в слова заумной речи, а выстраивание родословной авангарда (например, в стихотворении «Век перформанса» прочерчивается линия от Давида Бурлюка до Дэвида Боуи), в которой и у Бирюкова есть свое место. В рамках этого перечисления родственников мы видим и легкое пересмешничество, и почтительные оммажи – например, Елене Гуро.

Поэтому вполне естественно, что главной темой «Универсума» оказывается поэтология. В написанных регулярным стихом текстах Бирюкова мы встречаем пафос поэтического производства («филологическая соль / выпаривание слов из влаги / где результатом выйдет боль / взрывающая лист бумаги // эстетика всегда слепа / где бродит двойственность понятий / и рвется за стопой стопа / соединений и разъятий»), гимн «письму зодиакальному, / Письму небесному – зеркальному», признание, что «тайное мгновенье» вдохновения – это «почти что аутодафе». В другом тексте – заглавном, программном и верлибрическом – Бирюков ясно поясняет, что Универсум, который поэт постигает в плавании «на корабле времени», – это язык. Словно спохватываясь, он гасит пафос, сообщая в еще одном верлибре, что «доклад о поэзии / надо произносить / как доклад о поэзии / а совсем не доклад / о повышении яйценоскости / кур». То есть не просто импровизировать, но и поверять вербальные практики невербальными («пускайте пузыри / поэзии / отбивайте такт стопой»), и вносить хаос – например, нарочно опрокинуть графин с водой. Обращаясь к лингвистике, он иногда уравнивает ее с эротикой – скажем прямо, на грани неловкости: «эта листва просит настоящего / подумать так неизбежно / теловходитвтело / отверстияокруглостимягкоститвердости / зияниязаднийпереднийподъем / <…> боже это не релевантно! / так просит листва настоящего / пафоса страсти апофеоза / мысли-спермы».

Примерно в таких напряженных взаимоотношениях – пафоса и субверсии – и состоят у Бирюкова регулярный стих и свободный. Регулярность при этом не запрещает эксперимента, пусть и в рамках традиции: например, в цикл «Технология сонета» Бирюков включает совершенно «нормальные» сонеты – возможно, наследуя еще одному важному для него автору, Генриху Сапгиру. На другом конце экспериментального спектра находятся сериальные тексты: как удачные – например, «Каталог видов и разновидностей поэзии», в котором есть «поэзия трав и прав», «поэзия мичуринских плодов» и «поэзия краткого халатика медсестры (в реанимации)», – так и не столь вдохновляющие: