Книга отзывов и предисловий

я слово полюбил маркетингоно зеркалинг нашевремингв нем чувствинг умвингвсей эпохинг

где нужен пилингкак гуд ивнинггде пьется пивингльется вининггде холдинг или бодибилдинг

необходимингсловно свининга может дажингсловно спаринг

Большую книгу Бирюкова показательно сравнить с маленькой книгой Заруцкого: это позволяет ощутить и поколенческий, и концептуальный разлом в теле русского поэтического авангарда.

Евгения Суслова. Вода и ответ: роман в стихах. М.: Новое литературное обозрение, 2022

Горький

Роман в стихах сегодня – редкое явление: в последние полвека новые вещи в этом жанре или были подчеркнуто архаичны (произведения Алексея Бердникова, написанные коронами сонетов), или прямо отсылали к классике («Золотые ворота» Викрама Сета, «Гнедич» Марии Рыбаковой[17]). Евгения Суслова подходит и к жанру, и к архаике, и к классическим иллюзиям радикально – но не отказывается от них вовсе. Книга «Вода и ответ» далека и от традиционной просодии, и вообще от традиционной лироэпики, и ее можно рассмотреть в контексте размывания, диверсификации романного жанра.

Как мы знаем из теории литературы, роман – жанр принципиально неустойчивый, избегающий четкого определения. Как роман вполне может быть понята и коллекция отдельных текстов, образующих смысловую констелляцию. Далее, второе значение слова «роман» – любовные отношения, и эта родовая игра слов лежит в основе одного из сюжетных архетипов, к которому обращается и Евгения Суслова. Наконец, как справедливо отмечает в послесловии к книге Никита Сунгатов, называющий «Воду и ответ» книгой «о самых простых и сложных вещах, о любви и войне», сочетание «роман в стихах» сразу вызывает в памяти пушкинского «Евгения Онегина» – и в книге Евгении Сусловой мы встречаем отсылки к пушкинским текстам, в первую очередь к «Гавриилиаде», где вражда небес и преисподней выражена в любовном противостоянии, а женщина оказывается полем боя. «Фигура знания, развернутая в лицах Гавриила, Марии и некоего третьего», – пишет Суслова; этим третьим могут быть и Бог, и дьявол.

Как сообщает аннотация, книга Сусловой «отвечает пониманию поэзии как инструмента исследования рискованных – переходных – форм сознания, инструмента, требующего постоянного обновления». Но, в отличие от многих авангардистских проектов, цель «Воды и ответа» не создание поэтологии. Текст, постоянно обновляющийся и в то же время герметичный, не может не порождать различных трактовок. Симптоматично, что в книге есть и предисловие (Александры Сухаревой), и послесловие (Никиты Сунгатова), осмысляющие текст Сусловой совершенно по-разному. Для Сухаревой основу книги составляют «факты языковых событий», призванные иллюстрировать внутреннее тождество явлений различных рядов, различных порядков (подобно тому, как в одном из своих прозрений «Эрвин Шрёдингер сделал заявление о сродстве между молекулой человеческого гена, отчеканенной золотой монетой, пролежавшей сотни лет в земле, и вросшим в породу кристаллом»); практически лишенная «инерции поэтического наслаждения», эта книга – витгенштейновский акт, показывающий взаимоотношения абстракций: «Каждая строка из книги – первый и единственный шаг после перехода на эту ось языка, где силы становятся снова объектами натюрморта: „кто-то где-то как-то на что-то подействовал“».

Совсем иначе смотрит на «Воду и ответ» Сунгатов. Он сопоставляет сусловскую «техническую инструкцию» и СМД-методологию Георгия Щедровицкого и его последователей, ставящих на первое место деятельность, а не мышление (последствия популярности «щедровитянства» в российской власти мы, по мнению многих критиков, можем сейчас наблюдать в реальном времени). «Щедровицкий постулирует принцип методологического плюрализма: знание возникает путем снятия при столкновении множества разных „знаний“», – пишет Сунгатов; в этом легко увидеть характерное для позднесоветской идеологической рыхлости смягчение марксистской диалектики, откуда один шаг до постмодернистского эпистемологического цинизма, корыстно понятого Фейерабенда: «Все полезно, что в рот полезло». Суслова же, по Сунгатову, предлагает новое – и в то же время вечное – основание для «мыследеятельного единства»: это любовь, о которой говорили апостол Павел, Блаженный Августин и Бенедикт Спиноза; любовь как чистое и благотворное чувство; любовь как забота, в том числе забота материнская.

Где бы ты ни был,внутри моей самой крошечной мыслиты в безопасностиЭто, в конце концов, и любовь к себе как целому – но об этом чуть позже.