Книга отзывов и предисловий

А затем благостное впечатление переворачивают следующие тексты книги. Равно вместительные, они решают не нарративную, а лирическую задачу. И вот в поэме «Авто портреты: я» находит выход гнев – обращенный, допустим, на покойного переводчика Михаила Яснова, «умудрившегося напрочь лишить интонации большой и пронзительный текст Блэза Сандрара», или на социальное устройство в целом, которое даже в умозрительном революционном перевороте сохраняет инертность: «И я вижу людей наконец охваченных единодушием: / Так чтут они предков, так похожи на них, будто сквозь кожу проступают татуировки / Преступники, полицейские и попы сошлись в нестерпимом презрении / Революционеры, менады и кроткие оседлали слонов ганга-рао / Гэбисты покидают университеты с портретом Варлама Шаламова / И всем им, словно рвотный позыв, так тяжко сдерживать зов пустить эту голову с лестницы». Или на газ «Норд-Оста», или на садизм военных преступлений, или на «вскормленного вами диктатора», или на «сезон сбора антрацита человеческих органов»; или на старость и смерть, или на необходимость трансгрессии в мире, который одними заголовками новостей уже давно перетрансгрессировал все, что можно; или на усталость от ужаса, потому что «много чего ужасного рождается из нежелания ужасаться». Интонация меняется, и становится ясно, что долгие единицы дыхания больше подходят для отчаяния, чем для нежности:

Ты просыпалась в холодном поту, понимая меня       Баржа, которая выплакала черный камень и бросила его                                           на полюс              Черный камень Норильск, черный камень весна,                      и мимоза прокалывает колено

На Мадейре местные закусывали пиво рыбьими глазами              Ты родила меня почти всего и наконец выплакала                             холодную костяшку     Что я ношу венцом кулака – грызу ее, бьюсь ей о стены,               прикладываю к глазу, когда он подбит – к губам,                                    когда шепчу.

              Какое отчаяние или радость заставили тебя                                                  выдавить этуОщетинившуюся сразу желтыми перьями, чешуей и хитином                      трехкилограммовую мозоль связи с мужчиной?Двадцать лет я жил на границе метаморфоз, как юный                                                  ключник,

              Наблюдая злость ребенка с фантазиями монаха,                                    играющего в саду со шлангами                 Покой лишен кружев. Больше не тки больше                            подробностей, чем сможешь забытьДавай присядем на этот камушек, мама, там места не будет

Перечисления уже не напоминают потлач: они влетают в уязвимое тело из чрезмерного мира, из травматичного инфопотока, из кстати и некстати подворачивающихся цитат, и тело кричит, бормочет, вздрагивает («я постоянно испытываю муку рождения»). В то же время оно наблюдает за собой. Расподобление поэта и говорящего – основа лирики, и у Левитского оно происходит максимально зримо; вместо «иди и смотри» нам говорят «бери и читай», «читай и различай», «различай и соединяй».

Современность при ее работе с телом сохраняет кенозис, но вытравляет из его описания возвышенность. Остается лишь ее ритмический костяк, напоминающий о сакральном истоке той поэтической цепи, в которую встраивается Левитский. «Скрежет гулкий самоубийств младенцев классы бодрит, / а мы сглатываем слюну и возвращаемся в классы», – говорится в тексте, где еще повторяется: «Хочу я сладкого сына, который вырастет и умрет». Кажется, ясно, от Чьего имени здесь пытается говорить поэт. Книга «Слова рассеют тьму» – игра по очень большим ставкам.

Длинно

Непростые песни

Александр Левин. Песни неба и земли: Избранные стихотворения 1983–2006 годов. М.: Новое литературное обозрение, 2007

Знамя

На задней обложке «Песен неба и земли» приведен отзыв Владимира Губайловского: «Александр Левин – человек-оркестр». В том, что такое замечание справедливо, можно убедиться, читая это собрание стихотворений. Здесь – самые разные по стилистике и формальным особенностям тексты, которые объединяет одно – авторское чувство языка; особые отношения слов с миром, который они описывают. Об этом для начала и поговорим.