Книги Яакововы

Потом, уже на другой стороне, разъезжаются. Крутая стена кажется грозной только лишь если глядеть на нее с того берега. Сакадже ведет их по тропе, которая врезается в крутизну вполне даже полого. Оба Шора с польскими документами едут впереди, направляясь к посту стражи, а Нахман с Яаковом и еще несколькими людьми немного пережидают в полнейшем молчании, а потом движутся объездными путями.

Польские посты стоят в деревне и не впускают приезжих из Турции по причине заразы. Сейчас с ними спорят Шор с сыном, у него имеются все документы и разрешения, таким образом, он привлекает к себе внимание и, похоже, щедро им платит, потому что делается тихо и наш караван едет дальше.

У Яакова турецкие документы, в соответствии с ними, он является подданным султана. Именно так он и выглядит – в высокой шапке, в подбитом мехом турецком плаще. Только лишь борода отличает его от настоящего турка. Он необыкновенно спокоен, из воротника торчит всего лишь кончик носа, может спит?

 

Они добираются до деревни, тихой и совершенно темной в эту пору. Никто их не задержал, никаких постов на въезде не было. Турок прощается с ними, запихивая за пояс монеты, довольный выполненной работой. Его зубы белеют в улыбке. Оставляет сопровождаемых перед небольшой корчмой; сонный арендатор весьма удивляется поздним гостям и тому, что стража их пропустила.

Яаков засыпает сразу же, а вот Нахман всю ночь крутится на не слишком удобной кровати; он зажигает свечу и ищет в постели клопов. Маленькие окошечки грязны, на подоконниках стоят засохшие бурьяны, которые когда-то, наверняка, были цветами. Утром хозяин, худой еврей среднего возраста с выражением озабоченности на лице, дает им немного подогретой воды с покрошенной туда мацой. Корчма выглядит довольно-таки богатой, но хозяин объясняет, что зараза выбивает людей, так что прямо страшно выходить из дома и покупать что-либо от тех, кто, может, общается с заболевшими. Собственные запасы уже съели, так что он просит простить его и как-нибудь справиться со съестным сами. А когда говорит все это, держится подальше, на безопасном расстоянии, опасаясь их дыхания и прикосновения.

Этот на удивление разогретый декабрь пробудил маленькие создания, которые, как правило, опасаясь морозов, в это время спят под землей, теперь же, по причине тепла, вылезли на поверхность, чтобы уничтожать и убивать. Прячутся они в проходящем сквозь пальцы плотном тумане, в душных ядовитых испарениях, что зависли над деревнями и местечками в вонючих вапорах, исходящих из тел зараженных – во всем том, что люди называют "моровой воздух". Когда вместе с ним они попадают в легкие, то сразу же проникают в кровь, распаляя ее, а потом протискиваются в сердце – и человек умирает.

Когда утром приехавшие выходят на улицы местечка, которое называется Мельница, они видят приличных размеров, почти пустой рынок, обросший низенькими домиками, и три отходящие от него улицы. Царит стылая сырость – похоже, теплые дни уже закончились, либо же здесь, га высоком речном берегу, стоит совершенно другой климат. В лужах посреди грязи с изумлением глядятся разогнанные низкие тучи. Почти что все лавки закрыты; на рынке в одиночестве стоит палатка, на которой развевается конопляная веревка, словно для висельника. Где-то скрипят двери или ставня, время от времени под стенами домов промелькнет закутанная до глаз фигура. Так должен выглядеть мир после Страшного Суда, когда уже не будет ни одного человека. Видно, какой этот мир недружелюбный, какой враждеьный, думает Нахман, пересчитывая деньги в кармане.

- От заразных денег не берут, - сообщил Яаков, видя, что Нахман выбирается за покупками. Он мылся в ледяной воде. Голый его торс сохранил на коже солнце юга. – Так что не плати им, - бросил он, брызгая по сторонам холодной водой.

Нахман смело заходит в маленькую еврейскую лавочку, откуда только то вышел какой-то человек, и тут же корчит страдальческую физиономию. За стойкой стоит мелкий пожилой мужчина, словно бы семья именно этого старичка обязала контактировать с миром вместо молодых.

- Мне хотелось бы купить вина, сыра и хлеба, - сообщает Нахман. – Несколько буханок.

Старец подает хлеба, не отрывая от пришедшего взгляда, удивленный его выглядящей чуждо одеждой, хотя здесь, неподалеку от границы, он не должен ничему удивляться.

Когда Нахман, заплатив, уходит, краем глаза он замечает, что старичок как-то странно шатаетс на ногах

 

Не следует верить Нахману во все, что он рассказывает, а уж тем более, во все, что пишет. Есть у него склонность к преувеличениям и возбуждению. Повсюду вынюхивает он знаки, повсюду выявляет связи. Ему всегда мало того, что случается, он хотел бы, что бы все происходящее имело еще небесный и окончательный смысл. Чтобы несло последствия на будущее, чтобы даже мельчайшая причина вызывала огромные последствия. Потому частенько он впадает в меланхолию – разве не упоминал о том?