Книги судеб. Часы [Два рассказа]

А потом бы, наверное, тоже расстались.

Ее вынесло на «Парке», она исчезла навсегда, но жалеть было не о чем: на смену уже ломились другие.

Зашипели двери, закрываясь, поезд задергался, завыл, набирая ход. И снова белые лампы одна за другой стали тонуть в черной воде туннеля.

Я вспомнил, как выкинул часы.

Часы были японские — «Casio». Пинчер подобрал их на пляже. За минуту до того, треща и воняя, по широкой полосе плотного песка прогнал самовоз-багги с какими-то визжащими лихачками на борту. Должно быть, слетели с кого-то из них. Пинчер покрутил, разглядывая. «На», — говорит. Наверное, так рассудил: сам он при часах, а я свои оставил в отеле. Да и, если разбираться, слова доброго не стоят: совершенно беспонтовые, пластиковые.

Я тоже повертел, прочел «waterproof», надел и полез в воду. Я думал, их тут же разъест солью, тогда сниму и кину в мусорный бак. Easy come, easy go.

Но они не промокли. Или промокли, но все же исправно тикали. То есть помаргивали, как заведено у электронных.

Короче говоря, в тот день я их не снял. И еще года три не снимал — прижились. Хоть и беспонтовые, а удобные оказались часы. Еще одно подтверждение: никогда не следует судить по внешности. Тем более второпях.

А потом сломался пластик ремешка. И опять это было на море, только на другом. Может быть, мне самому в тот день следовало прыгнуть за борт. Нет, ну а что? Все пошло наперекосяк, развалилось, я чувствовал себя одиноким и ненужным. Даже лишним. А пара стаканов какой-то дешевки только добавила остервенелости.

И когда ремешок сыграл такую подлянку — треснул и развалился прямо на глазах, я только выругался — и швырнул эти чертовы часы в клочья пены. Паром еще не отчалил. Я видел: они долго тонули, растворяясь в темноте. Поблескивали, когда им удавалось поймать стеклом луч света. Что-то уходило от меня вместе с ними, таяло навсегда…

Почему-то я уверен, что вода и на этот раз их не повредила. Они ведь на самом деле были waterproof. Не исключено, что эти беспонтовые «Casio» и на морском дне исправно служат своему предназначению: ведут счет времени. Что ни делай, а они все исполняют долг. Я как раз перед тем поставил новую батарейку. Такие нескоро садятся. И тогда по сию пору какой-нибудь из тамошних крутых карасей — или кого там: шилозубов? — иногда тычется в одну из боковых пипок, чтобы дисплей озарился зеленоватым светом. Если, конечно, эти глубоководные существа способны интересоваться тем, как быстро идет время.

Так вот, когда я отшвырнул их, она взяла меня за локоть и сказала вполголоса: «Не надо, что ты. Все будет хорошо».

Мы не были знакомы. Я ее даже не видел. В смысле — во время посадки не видел. Сейчас случайно притерло друг к другу в паромной толкучке, вот и все.

Я отдернул руку и вскинул взгляд, чтобы сказать что-нибудь вроде «Да ладно!». Или даже: «Тебе-то что?».

Но оказалось, что она, улыбаясь, стоит в круге направленного на нее света.

Это был тот самый свет: он неожиданно выхватывает чье-то лицо из тусклой сутолоки окружающего. И ты видишь его так, как, быть может, не увидел бы ни секундой раньше, ни минутой позже.

Я постоял с раскрытым ртом, а потом промямлил что-то в том духе, что, дескать, это все мелочи, да и вообще случайность. В общем, не обращай, смотри, какой закат.

И стал рассказывать, что к чему.

Уже даже не помню, что за «что к чему» это было. Чепуха какая-то, мелочь. Опилки жизни, что вечно летят в самую морду.

Но следующие четыре года мы были вместе.

А теперь я ехал, чтобы отдать ей какую-то дурацкую бумажку, случайно увезенную со своими вещами…

Поезд дернуло. Я едва успел схватиться за поручень. Какой-то мужик, едва не скатившись на пол, повалился на сидящих. В дальнем конце кто-то и впрямь упал. Все вокруг трещало, как при кораблекрушении. Я поймал испуганный взгляд женщины, чуть не отдавшей инерции мальчика, стоявшего между ее колен.

Еще пара-тройка рывков.

Тишина. Дальний гул подземелья. Где-то неподалеку — должно быть, в соседнем туннеле — догромыхивал другой состав.

— Встречный пропускаем, — хмуро сказал кто-то.

Динамик потрещал, потом машинист сообщил невнятной скороговоркой:

— Сохраняйте спокойствие, поезд скоро будет отправлен.

У меня затекла спина, я перенес тяжесть тела на другую ногу.

— Гос-с-споди, — просвистела какая-то старуха. — Как картошку возют.

Под днищем вагона угрюмо и яростно забился железный механизм. Смолк так же неожиданно, как начал…

Ну да, человек оказывается в круге света. Это как в цирке: глазеешь только на того, кто выхвачен лучом. Все на нем блестит. Глаза вспыхивают ярко, как у собаки. Весь какой-то особенный: и говорит не так, и выглядит иначе. Такой сверкающий и горячий, что кажется, будто от него к тебе льется тепло.

И если бы еще это сияние оказалось вечным!.. Но оно не вечно, увы. То есть для кого-то, может быть, и вечно. Что скажешь, им можно только позавидовать.