Книжник

— А ведь вот что и в самом деле странно. Нет истины, говоришь. Вот я определяю нашего Шелонского как подлеца. Мелкого, правда. О крупных, типа Глостера да Макбета, я только у Шекспира читал. А ведь спроси здесь — девять из десяти назовут подлецом тебя, семь из десяти — меня, но не Веню. Я целое лето думал об этой сучке Афанасьевой. Я не хотел никаких проблем Габриловичу, все проблемы создала ему эта потаскуха, что уверяла меня в какой-то там любви. Между тем, я — подлец, они помирились, а Штейн мне руку подавать перестал.

— …Все мы грешники тут, все блудницы…

— Не все. Ты вот — не подлец.

Парфианов всерьёз удивился категоричности суждения дружка.

— Это потому что Веню не отделал или потому что Гаевской про Веню не протрепался? — уточнил он.

Насонов покачал головой.

— Нет, это пустяки. Может, как раз напротив. Веню отделать было надо, а насчёт Элки… Если бы ты желал ей всяческих мерзостей, а худшей мерзости, чем наш Веня, и придумать трудно, тебе нужно было бы вести себя… благородно… с точки зрения Шелонского. То есть именно так, как ты и поступаешь.

Парфианов отпрянул.

— Не искушай меня, Мефистофель. Ничего я ей не желаю. Сама выбрала. Но почему я тогда — не подлец?

— А, это… Это потому, что ты ищешь Истину. Ни одному подлецу такое и в голову бы не пришло. Чёрт возьми… — Насонов вдруг выпрямился. — Это надо же… Я, значит, тоже не подлец.

— О, так вы, стало быть, Алексей Александрович, не только бабские глупости коллекционируете? Но вы никогда не делились находками.

— А их и нет. Я не подлец потому что эта мысль мне в голову приходила. Я её, правда, не оприходовал. В следующий раз буду хозяйственнее. Но всё же, если подлеца зовут подлецом — это как минимум означает, что людям известна дефиниция подлости. А сегодня невозможно даже определить, кто подлец, кто — нет. Я же искренне считаю Афанасьеву — подлой тварью, но она полагает, что была влюблена и права, Габрилович считает, что подлец — я, то же думает и Штейн, но я уже начал считать подлецом и Штейна, ведь случись с ним подобное — он поступил бы сослепу так же, а теперь меня грязью поливает, подлецом именует.

События былого, что и говорить, всё ещё не давали Алёшке покоя.

* * *

Между тем, вакации кончались, вернулись дружки. Парфианов узнал об этом, увидев в холле общаги Полторацкого со спортивной сумкой, кивнул ему и в удивлении остановился. С таким лицом не возвращаются с курортов. На физиономии Михаила была необъяснимая потерянность и что-то ещё, почти невычленяемое. Они молча поднялись к себе на четвёртый. Парфианову даже не потребовалось ничего спрашивать — Мишель заговорил сам.

Рассказанное Полторацким было удручающим и тягостным. На горном склоне произошло непредвиденное: ещё толком не умея стоять на лыжах, Элка втихомолку поднялась на четвертую очередь, но съехать оттуда не смогла, сильно упала. Пока её разыскали, спустили вниз, привезли в травмпункт, прошло часа три. Больше всего боялись, нет ли сотрясения, она ничего не помнила, к тому же колено было разбито вдрызг. Сейчас она в больнице в городе, там Вершинин и Шелонский. Чем всё это закончится — никто не знает, но местный врач сказал, что хромать она будет до конца жизни, что-то там про мениск болтал, а что с головой будет — вообще неизвестно.

Парфианов тяжело вздохнул. Гаевская его раздражала, но зла он дурочке не желал. «Бедняжка, проронил он вполне искренне, и понесло же вас…» «Да кто ж знал-то?…»

Парфианов ничего не ответил, лишь подумал про себя, что тонкий лёд на реке опасен только для форсирующего реку, и никоим образом — для лежащего на диване. А впрочем, степень риска для дураков всегда и везде запредельна, они и на диване не в безопасности. Вслух спросил, как на всё реагировал Шелонский? Полторацкий замялся.

— Он… расстроился сильно. Идея-то была его. — Больше ничего не добавил, начав распаковывать сумку.

Насонов, узнав новости, почесал лоб и уверенно обронил, что Шелонскому всё это будет теперь ни на фиг не нужно. Он отпрыгнет как можно быстрее и как можно дальше.

— В своё время он торжествовал, что утёр тебе нос, заметил он, обнаруживая значительную степень осведомлённости в местных сплетнях, но теперь, я думаю, был бы рад поменяться с тобой местами.

Умный Алёша просто озвучил то, о чём Парфианов думал и сам, но Адриан счёл нужным запротестовать.

— Ну, это вряд ли. Всё ж-таки эта… любовь.

— Морковь! — брезгливо срифмовал Насонов. — Единственное, что может его остановить, это понимание, как к этому отнесутся на факультете. Он дотянет до защиты, а потом даст дёру. Дурочка зря тянула, тебя про запас держала, надо было захомутать его сразу. А теперь… — Алексей безнадёжно махнул рукой на надежды бедняжки-Гаевской.